Единственное, чего в результате всех усилий она добилась от Проктора, это то, что он повозил ее мордочкой об стол... а нечего было ругать Элизабет, его жену. Додумалась, тоже мне. Не видит, что ли, в каком мужик настроении?
В разгар бурного выяснения отношений с прыжками через стулья, беготней друг за другом и рычанием Проктора, девочка на кровати приходит в себя, кричит, и комната наполняется множеством самых разных людей. Так как в пьесе практически не описана массовка, то каждый актер является важным звеном в происходящих событиях. Я не смогу сказать ничего интересного, пожалуй, о паре девушек да о дядьке, появляющемся трижды по минуте в роли стражника. Остальные безусловно заслуживают оваций — и вместе, как слаженно работающий механизм, и по отдельности — как талантливые актеры. Я знаю, чего ждут все читающие мою писанину, но все же — пару слов о них.
Ребекка Нэрс, 73 года. Когда я узнала, что актрисе уже за восемьдесят — зауважала ее еще больше. Спокойное достоинство и доброжелательный интерес — вот то, что я увидела прежде всего. Хотела бы я иметь такую бабушку, честно. Совсем не по-пуритански мягкая, нестрогая, мудрая женщина... и ее упорство в «стоянии в правде» совсем не делает ее суровой фанатичкой со стальным стержнем внутри. На вопрос «Почему вы не признаетесь в пособничеству дьяволу?» (ох, уж этот вопрос...) - лишь спокойное недоумение: «Но ведь это неправда»... Это не железный стержень. Это старый корень, когда-то, еще зеленым ростком, пробивший камень, а потом вскормивший целое дерево... сила жизни порой оказывается крепче стали.
Джайлс Кори. 83 года. Человек, над которым смеялся зал... смеялся часто и от души. К месту и не к месту. Миллер описывает Джайлса довольно непростым человеком, поздно примкнувшим к общине пуритан под влиянием своей молодой жены, и принявшем ее правила весьма поверхностно. Он честно ходил в церковь, но никогда не прогибался под лицемеров, предпочитая свой собственное мнение чужому. Хвастлив, ужасный спорщик, человек с цепким умом и острым языком. Он не шутил специально... но вот проявления его яркого характера вызывали у публики смех.
И следом — реверенд Хейл, проповедник из соседнего городка. Невысокий, тихий человек. Очень учен, очень набожен. Честен. Милосерден к ближнему. Почему он оказался в этом котле? Злую шутку сыграла с ним его ученость. Для 17 века вера в ведьм — не такой уж нонсенс, но вот взяться искать их среди людей, руководствуясь лишь книгами... Хейл — своеобразный Дон Кихот, он сражается с ветряными мельницами, искренне веря, что это великаны. И когда он осознает свою ошибку, исправить уже ничего нельзя. Но он хотя бы пытался... за что достоин уважения. Очень интересной мне показалась актерская находка: вначале совершенно здоровый, Хейл, столкнувшись с несправедливостью, заболевает — его правая рука начинает мелко дрожать. В конце спектакля фигура Хейла, пытающегося уговорить заключенных спасти жизни, оболгав себя — в лохмотьях, изнуренного, кутающего в тряпки дрожащую руку... производит сильное впечатление. Сломленный человек... страдающий от осознания совершенной ошибки... и не знающий, как ее искупить... возможно ли это вообще.
Пока шел оживленный диалог на английском, можно было смело разглядывать главного героя пьесы (я ощущала себя эмиссаром, посланником, за спиной которого - десятки ждущих глаз и душ... ведь с меня обязательно спросят!), потому что оценить тонкости и нюансы я все равно была не способна (но пьесу честно прочла трижды — дважды на русском и один раз — на английском). Да, он играл, не выключаясь из действия, но для актера это не комплимент, а вещь необсуждаемая. И основной эмоцией все равно оставался гнев - на этих людей, которых он видел насквозь и невысоко ценил, на девчонок, что глупостью своей заварили эту кашу, опять на себя... вообще чувства Джона Проктора к себе самому — отдельная песня. Погребальная. Невыносимо смотреть, как он постоянно себя ест... сутулится, будто эта тяжесть давит ему на плечи... хмурится и каменеет... Но как теплело его лицо при взгляде на старика Джайлса Кори! Какая озорная улыбка зарождалась в уголках губ! Как ласково он смотрел на старую Ребекку, с каким уважением и бережностью подставлял стул, чтобы она села, придерживая старушку под локоть... Наконец, Джон Проктор ушел, бросив напоследок хмурый взгляд на собравшуюся невеселую компанию, и началось безумие.
Мистер Хейл, дипломированный экзорцист, начал сеанс связи с потусторонним миром, но все шло как-то вяло, и он решил потрясти, как следует, Абигайль на предмет подробностей шалости. Абби, скорее из самосохранения, чем из страха, стала сдавать своих, начиная с тех, чье слово меньше весит — негритянки Титубы и припадочной Рут Путнэм, отсутствующей в данный момент. Негритянку привели и стали пытать — я считаю, что психологическое давление не легче пытки. Господа проповедники Хейл и Пэррис затеяли игру в «хорошего и плохого полицейских», попеременно то обещая райские награды, то стращая вечным огнем. Обычная история. Титуба сопротивлялась недолго, простое желание жить победило в ней недавно выученные заповеди, и она послушно и последовательно согласилась со всем, что ей было предложено, добавив от себя красочных подробностей. Следом пришла в себя маленькая Бетти и продолжила список обвиняемых.
Мне сложно судить, что имел в виду Миллер, когда писал пьесу. Я пыталась логически объяснить происходившее. И мне кажется, что самым точным описанием того, что творилось с девочками, будет термин «индукционная истерия» или «кликушество», как называлось это на Руси.
Истерия сама по себе не считается психическим заболеванием, и диагноза такого сейчас не ставят, а считают лишь состоянием - истерическим расстройством личности. Ему присущи поверхностность суждений, внушаемость и самовнушаемость, склонность к фантазированию, неустойчивость настроения, стремление привлечь к себе внимание, театральность поведения. Причем, истерик, приведший сам себя или приведенный в состояние истерического приступа, может внезапно лишиться голоса, зрения, слуха, способности двигаться. Если рядом с таким больным окажется человек с похожим расстройством, то состояние истерии может начать распространяться, словно круги по воде, и все больше кликуш забьется на земле в припадке. Это и есть индукция — передача собственного состояния другому. Он может начать монотонно повторять слова, сказанные окружающими, или бессвязно выкрикивать что-то, или достигнуть самого тяжелого — истерического статуса. Больной лежит, выгнувшись дугой, опираясь лишь на затылок и пятки, все его мышцы сведены судорогой, на губах появляется пена. Страшная картина. Но вот подходит добрый доктор и кладет на лицо больного смоченный холодной водой платок — и страдалец приходит в себя. Все снова хорошо, и он удивленно хлопает глазами, слушая рассказы о своих чудачествах. Точно таким же успокаивающим действием на истерика обладает одиночество — вмиг все проходит, если оставить его без зрителей.
Ни в коей мере не претендую на постановку диагнозов по текстам художественных произведений, но очень уж похоже. Раньше считалось, что истерии подвержены лишь женщины (потому что hister, то есть, матка, у мужчин отсутствует) и что связано это состояние с проблемами в личной жизни. Сейчас и то, и другое утверждение опровергнуто. Но все-таки среди женщин, особенно во времена их угнетения и распространения всяческих суеверий, таких больных было больше.
Бетти кричит, перечисляя знакомых ей людей, мужчины истерят не хуже нее, и тут Абигайль решает, что пришло ее время. Она имитирует припадок и называет все новые и новые имена, легко, не задумавшись, разрушая жизни знакомых и малознакомых ей людей ради мести и удовлетворения своего непомерного «хочу». Ей кажется, что это тоже неплохой способ извести ненавистную ей Элизабет Проктор и занять ее место рядом со "своим" мужчиной. Под исступленные выкрики девушек свет постепенно гаснет, и сцена погружается в темноту. Конец первого действия.
В темноте медленно и плавно перемещаются тени, меняя декорации. Вдруг понимаешь, что снова слышишь музыку, уже знакомую, но теперь она не тревожит, как негритянские ритуальные напевы, она более спокойная, убаюкивающая... так мать укачивает младенца. Это удивительное изменение основной темы — такая простая, домашняя мелодия, уютная и сонная. Даже с закрытыми глазами понятно, что сейчас вечер, и дом пуст, дети уснули, а хозяйка дожидается мужа на кухне...
Между тем сама хозяйка по центральному проходу выходит на сцену с кувшином в руке. На голове она несет жестяной таз. Она включается в общее теневое движение, и так же медленно, плавно опускает свою ношу на пол. Тени уходят, сделав свое дело, и оставляют Элизабет Проктор одну в темноте.
Элизабет Проктор... я уже говорила, что это мой любимый персонаж пьесы и фильма, в котором ее гениально сыграла Джоан Аллен*. И я ревниво ждала — какую же Элизабет я увижу здесь? И главное — увижу ли я Элизабет, достойную любви такого Джона Проктора... Скажу одно — не стоит сравнивать. Она другая. Болезненная женщина, истощенная то ли страданием, то ли суровым постом (то ли и тем, и другим вместе)... Она даже двигается так, что становится за нее больно. Уставшая — трое маленьких детей! - и издерганная мыслями о муже. Конечно, она его любит, но не умеет этого показать. Она совершенно обычная, простая, ничем не выделяющаяся из толпы таких же женщин-пуританок... честных, трудолюбивых, бессловесных. За что ее полюбил Джон Проктор? Бог весть... может, за ее честность. Может, просто она была красива (она и сейчас весьма хороша). А может, разглядел в ней искорку истинного чувства — ведь говорила же она в самом конце, что всегда восхищалась Джоном и трепетала перед ним, что удивлялась, почему он — такой красивый, сильный - выбрал именно ее... и стеснялась, не зная, как приспособить свою сдержанность (врожденную или навязанную верой) к его горячему нраву и яркой мужественности... Ничего не хочется говорить по этому поводу.
[p]На сцене — два стола, очаг и таз, в который женщина наливает из кувшина воду. Я понимаю, что
