ему, на его суровом и всегда сердитом лице. Весна, музыка, на какое-то время даже Лёву, злостного хулигана и дебошира делала лучше, пробуждали в нём какие-то романтические устремления. Пьяные побоища всё же иногда, в такое романтичное время года, отменялись им, и заменялись иными, такими праздничными лирическими отступлениями – развлечениями.
Но время проходило, и размеренная жизнь нашего барака, всё же, чаще сотрясалась пьяными Левиными дебошами и поножовщинами, нежели сезонными лирическими отступлениями от них. Ещё не раз по истечении времени приносили и приводили не укрощённого Лёву, израненного и избитого с пьяных, жестоких побоищ, не раз оказывались в больницах изрезанные и исполосованные им в пьяных драках какие-то мужики. И когда, бывало разъярённый Лёва с ножом в руке, вихрем проносился по длинному коридору барака в погоне за кем-то, и если, кто-то из жильцов, случайно проходящие, в особенности женщин, оказывался на его пути, они, замерев, в страхе прижимались к стене. И, провожая его взглядом, молитвенно, про себя благодарили судьбу, что пронёсшаяся мимо стихия не причинила им вреда. С облегчением на сердце, провожая его взглядом, были довольны тем, что их это не касается. В последующие дни, женщины, чего-то страшась, долго шептались где-нибудь на веранде барака, с опаской посматривая по сторонам, чтоб не услышал тот, кому не нужно их слышать, обсуждая эти события. Не обходили его своим вниманием и тюремные, и милицейские заведения, куда он по необходимости доставлялся на правёж, и диалог с оными сохранялся у него ещё довольно многие годы. Будто бес, вселившийся в него, будоражит и толкает его на столь злостные противные здравому смыслу деяния. А мы с Колькой во всем этом безумии всё ещё искали тогда какой-то скрытый смысл и разумное объяснение, как будто в этом есть какое-то осмысленное таинство, не постижимое пока для нас. Но Лёвины мозги как-то, всё не оставляли нашего внимания.
Казалось будто сейчас, совсем чуть – чуть и, откроется для нас какая-то сакраментальная тайна, и всё станет нам понятным и ясным и жизнь наполнится глубоким всеобъемлющим смыслом, установится внутренний покой и умиротворение гармонией – соразмерностью и слаженностью с внешним бытием. Такое обстоятельство, как-то особенно удручало Кольку, видимо своим бессилием что-то, изменить, либо у себя в сознании, либо в окружающем бытии, и никак не мог он обрести внутренний покой и согласие с этим миром. Он был всегда, даже по истечении многих лет, когда всё это уже совсем забылось, мрачен, не весел, задумчив.
Истекшее событие того летнего вечера, имело заметный след на довольно продолжительное время в нашем детском сознании. Лёвины мозги напоминали нам почему-то о себе, будто в них была какая-то сакраментальная тайна бытия, требующая непременного раскрытия. И Кольку это как-то особенно занимало и долго не отпускало. Бывало, бегаем, гуляем где-нибудь, вроде уже всё забылось, а Колька так как-то неожиданно подойдет ко мне и серьёзно, с тревогой скажет: «Сашка пойдем, посмотрим Лёвины мозги», будто, ну, вот на этот раз уж точно будет разгадана тайна здешнего бытия и мы, в очередной раз, идём к тому месту, где на стене много месяцев назад обозначилась кроваво-серая масса, на которую, никем, более, из обитающих здесь людей, внимания не обращалось. И мы долго стоим у этого места и думаем, пытаясь, найти логическое обоснование тому столь памятному событию, однако это явление никакому осмыслению не поддавалось, для нас это было всё ещё непостижимым таинством, как же это Лёва, всё же может жить без мозгов!
Эпилог
О нём как-то неслышно стало лет, наверное, через пятнадцать. К этому времени, ему на смену подросло новое поколение бандитов и хулиганов, затмивших собой и его «славу» и его имя. Прошла его буйная, тревожная молодость. Последующие годы, уже, с конца шестидесятых и начала семидесятых, когда ему стало уже сорок и за сорок, он тихо спокойно работал где-то в областном центре. Уже в двухтысячном, пережив тяжёлые девяностые, под самый новый год, не дожив года до семидесяти, он так же тихо и незаметно отошёл в мир иной, пережив всё же, моего друга детства Кольку, совсем рано, на тридцать втором году жизни, отошедшего в мир иной.
[/justify]
