нарисовав на своем придурковатом лице необыкновенную радость и счастье от встречи с любимым командиром.
На Игоря со всей нещадностью и силой бросился взгляд командора и вцепился в лицо молодого офицера, как совесть в убийцу, да так что даже голова начала кружится. Ноги сами прилипли к крашенному полу. На него смотрело не мигающее всевидящее третье командирское «око» в виде глаза в лучах, заключенного в магический треугольник. Казалось, что сидящий напротив старлея человек обладал даром угадывать мысли лейтенантов, и обмануть его было невозможно. Мир у Игоря сразу же сузился, отяжелел и придавил его к двери. Тень Подсвечника летела на летюху, будто танк на фонарный столб.
Офицер почувствовал меж лопаток похолодание, будто из невидимых щелей в кабинете забили холодные струи сквозняка, хотя в кабинете, словно в бане, не только говорить, но и слушать было душно. В ушах стали звучать черные ноты жуткой музыки в си бемоль минор. В воздухе пахло бездонной глупостью и глубоким похеризмом. В кабинет влетел шершень и принес с собой шершенность, как волна утопленника. Влипнув в дерматиновую дверь обивочным гвоздем по желтую шляпку, Кукин сразу же вспомнил все свои прошлые, настоящие и будущие прегрешения. Стоя с окаменевшими скулами перед своей совестью и терновым венком на голове, в виде белой фуражки с шитым «крабом» во лбу, Игорь был похож на стоп-кран еще не сорванный службой. За плечами его просвечивалась тень черепа гамлетовского Йорика.
- Ну, душа моя, - начал издалека старый волкодав, глядя мимо своего носа на офицера, будто на ветошь в углу, - докладывай, что натворил, язви тебя в подкладку, японский баталер!
По тону командира старлей понял, что тот чешет свое интимное место. В глубине лица глаза Подсвечника с голубым жандармским оттенком как-то по нехорошему начали блестеть фосфорным светом. В тесном от начальственного духа сумеречном кабинете наступила мертвая тишина, которую слабо шевелил своими крыльями дальневосточный шершень, готовый впиться в старлея, и от любви расцеловать ему маковку. С каждым кругом над головой парня воздух становился все шершенее и шершенее.
- А что вы имеете в виду? - голосом, будто только что похоронил своего дедушку, поинтересовался старлей, косясь глазами на шершня и думая «Вопьется он в него или нет?»
На непроницаемом лице молодого офицера на секунду образовался интерес и пионерское удивление от происходящего. Он подобный морскому гребешку с открытыми створками начал бороться во тьме, пытаясь вспомнить сутки своей караульной службы. В животе непроизвольно образовывался айсберг и ни одной мысли.
- Начальник штаба докладывает, что при проверке караула ты не смог доложить ему обязанности начальника караула, - тут командир для значимости своих слов заглянул в лежащие перед ним бумаги, словно перед ним лежал рапорт эн-ша. - Почему у тебя в карауле было, как в публичном доме? Что руки не дошли посмотреть бардак, что навели твои архаровцы? - видно, что командира овладела злость, которая готова была капать с передних клыков. - Я тебя спрашиваю - почему?
«Почему, почему, - вскользь подумал молодой офицер и сам себе ответил. - По жопе!», но этого вслух не сказал, а посмотрел на присутствующих со стесненным сердцем и тоном человека, которому нечего терять выдавил:
- Не знаю, в публичных домах пока не был, - сделав несчастные глаза, Игорь втянул в себя щеки.
- Что? Пререкаться? Салабон! Ма-ал-чать, студент! В руках еще стоящего ничего не держал, кроме своего писюна, а туда же, - с негодованием среагировал командир и стал наливаться кровью подчиненного. - Лейтенанты, бля, заговорили? Погоны шею жмут? Ядрить твою бабушку и всю дорогу по неудобному! Тараканы в голове мешают править службу? - язвительно заметил капитан 1 ранга и с размаху опустил руку на стол, после чего штаб подпрыгнул вместе с сопками. - Сейчас мы тебе гланды через задницу выдернем! Понял?
Кукин покачнулся, но выстоял. Чернильный прибор на столе подпрыгнул. Парень понял, что все! Жопа! Но не часть тела, а беда. Командир, имя которого было в почете, а личность - в забросе, задавал вопросы, не нуждаясь в ответах. В легкую нанизывая слова, как мясо на шампур он начал драть старлея, как ветер флюгарку. Старлей же молчал, будто дерьма в рот набрал. Да и что можно было сказать против нахрапистого начальника штаба, который любил в службе ездить на скачущем Уставе гарнизонной и караульной службе, убежденно считая, что если сомневаешься в Уставе, то значит - веришь в него!
Энша в части был противозачаточной прививкой от нарушений воинской дисциплины. Любил «проверять» караулы, не заходя в них, а забираться с биноклем в руках на ближайшую голую сопочку. Оттуда он, как Кутузов на семнадцатом бастионе в окуляры высматривал караульные блокпосты, где часовые пели, ели, читали книжки, писали и какали, занимались онанизмом, спали или собирали малину в зарослях минерализованной зоны.
В караульном помещении у Кукина, когда его накануне проверял начальник штаба, была обстановка не то чтобы воинской убогости, а скорее молчаливой мерзости и запустения. Проверив, караульный сральник, где зудящее сонмище уксусных мух покусало его за шею, комнату отдыхающей и бодрствующей смен энша от негодования весь пылал, как раскаленный унитаз, лизни - зашипит. Естественно на старшем лейтенанте отыгрался по полной программе, вспомнив ему его маму, папу, сделавшего Игоря не тем местом, бабушку и всю родню по отдельности. Как, тут не вспомнить древнюю японскую пословицу «Не бей палкой по кустам, тогда не выползет гадюка». В переводе на простой русский язык это означало - «Не тронь позавчерашний борщ, он и вянуть не будет!»
К командирскому ору, тряся погонами, присоединяются замы, стараясь как бы из-за его могучей руководящей спины «гроздьями гнева» побольнее куснуть лейтенанта. Срабатывает принцип собачей стаи - лаять начинают все скопом. Ситуация, как в Вифлееме, где по повелению иудейского царя Ирода было «избиение младенцев». Начинается простой военный шабаш.
- Почему не стрижен? - злой, будто искусанный комарами взмывает буревестником над столом «замком по морде» - зам командира по морским делами и пикирует на Игорька фронтовым бомбардировщиком. - Посмотрите! У этого «студента» ботинки не чищены! - капдва шьет словесной очередью, как из пулемета и указывает ушами на старлея.
- А смотрит-то как? Нет никакого благоговения, не чувствуется преданности и придурковатости во взгляде, - налившись кровью, словно упырь, драконит зам по КРК - по корабельным ракетным комплексам.
- Как у нас с классовым чутьем? - посмотрев на молодого офицера, будто на дохлую мышь, с партийной бздительностью начинает шуметь ветром в чужом лесу красновелеречивый замполит части. Брызгая слюной от злобы, он скачет, будто палач на голове своей жертвы, пытаясь вогнать старлея в гроб. - Как мы выполняем моральный кодекс строителя коммунизма? - зам, обремененный собраниями, комиссиями, голосованиями и протоколами с нервной апокалипсичностью партийных эмоций и душевных мук наэлектризовывает командирский кабинет до состояния крематория. - Он не несет идейную нагрузку и не имеет конспектов классиков марксизма-ленинизма, - замполит с радостью первой жены гарема гнусаво продолжает грызть лейтенанта, словно хомяк сухарь. Прожигает взглядом дырку в парне. Игорек начинает дымиться. - А знаете, к чему это может привести в карауле? Вы представляете? - прокаркав это, мозгоклюй с коммунистическим ликом матери Терезы удовлетворенно откидывается к спинке стула.
У замполита, покрывшегося пятнами плесени, от волнения начинает кровью мерцать загоревшая от портвейна лысина, будто помидор в холодильнике. В головах присутствующих сразу возникают дымные картинки кострища средневековой инквизиции с иезуитами. В кабинете становится шершенее.
- А я позавчера его видел этого салагу в кафе «Дельфин» с какой-то мамзелью... Вместо того чтобы учить обязанности начальника караула и требования Устава он валандался с кем попало... - не обращая внимания на странное выражение лица молодого офицера, привстав со стула, добавляет главный инженер, который сам шляется с кем и где попало.
- Хватит! Кто здесь хозяин? Я или все подряд! - командир, злой как корабельная крыса обрывает лай замов. - Лейтенант! О службе надо думать! О службе, а не о бабах! - начинает пахнуть трибуналом, которому должны предать Кукина.
Парень с поникшим напряженным видом, напоминая несчастного ребенка без детства, молча, словно тургеневское Муму, сторожит свое мнение. Старлею, кажется, что в кабинете сгустился воздух, отчетливо пахнет кострищем, где его сожгут, а пепел развеют над курилкой. В ушах начинает шуметь и звучать органная фа-минорная хоральная прелюдия И.-С. Баха. Одеревенев лицом, будто сидя в кресле дантиста, Игорек обреченно тяжело вздыхает. Обладай вздох энергетикой, то от присутствующих остались бы только дымящиеся головешки.
«Воспитание» идет полным ходом, от души и сердца. Умеем мы это делать на флоте. Вопросы-требования льются, как водопад. «Грозно трубит труба Архангела», как на Страшном Суде из Апокалипсиса! Замы крошат Игорька в окрошку. В другой ситуации лейтенант, чтобы снизить накал страстей, предложил бы всем выпить и успокоиться, но парень, окаменев скулами, глядит в никуда. Молча сглатывает черную антрацитовую слюну. Он чувствует, что у него высох язык, который начинает царапать небо, будто мель киль корабля. Мир кажется ему померкшим. Интересно, но у начальствующих умников, по-барски рассевшихся напротив него, в головах нет даже маленького предположения, что у старлея может быть… боевое оружие.
В глухо застегнутом кителе с малярийными глазами, окаменевший Игорь отрешенно думает: «Как плохо родиться лейтенантом и попасть в не то место и в не то время. Его сейчас съедят эти саблезубые человеколюбцы со всеми его рыбьими потрохами и даже вкуса их не почувствуют». С тоской в душе он вспоминает дорогие, и милые лица матери, отца, жены и сына. Не забывает о маленькой «штучке» своей благоверной, ждущей его в поселке Разбойник, кота Курвиметра, который постоянно ссыт в его тапочки. Кукин, судорожно впившись стиснутой рукой в ручку своего «дипломата» молча, вперив глаза в вечность, то есть в командирское надбровье, стоит и ждет. Чего? Понимания? Участия? Наказания? Расстрела? Летюха хорошо понимает, что открыл ящик Пандоры, древнегреческого поэта Геспода - источник всех настоящих и будущих своих несчастий и бедствий, поэтому терпеливо ждет решения своей ужасной и трагической судьбы.
Игорю с нехорошим блеском в невидящих глазах плюнуть бы на все, и молча выйти из кабинета - один выговором больше, одним меньше - какая разница? но он начинает думать, еще не догадываясь, что многодумье на флоте приводит к снятию с должности и увольнению. «Да-а-а… Жизнь дала трещину! Я в куче говна, а лопаты нет, - с упрямым терпением, обреченно, как декабрист на Сенатской площади делает втуне неутешительный вывод Игорь. - Как не хочется быть съеденным! Еще служить и служить! Сколько еще женщин не
