Укладка ценных вещей в доме Нарышкиных осенью 1917 года

выступлений в доме Кшесинской. Как он выступает: ясно, убедительно, не рисуясь, но с железной логикой, неотразимо!
– А почему в доме Кшесинской? – удивилась Феодора Павловна. – Разве он её родственник?
Братья дружно рассмеялись.
– Ах, maman, вы совершенно отстали от политики! – сказал Лев Васильевич. – Да ведь там был главный штаб большевиков.
– Неужели? А что же сама Кшесинская? – продолжала удивляться Феодора Павловна.
– Я вам отвечу, – я знаю подробности этого дела от своих бывших однокашников, – вмешался Сергей. – Это из ряда вон выходящее безобразие, впрочем, вполне революционное, – он искоса взглянул на Василия Васильевича. – После Февраля и отречения государя Кшесинская покинула свой дом, слишком известный у нас, и его самовольно захватили солдаты из бронедивизиона.
– Солдаты? – ужаснулась Феодора Павловна.
– Революционеры, maman, называют это «грабь награбленное», – пояснил Лев Васильевич с кривой усмешкой, а Сергей продолжал: – Затем они, будто это их собственность,  передали дом большевикам, и он превратился, как писали наши газеты, в «главный штаб ленинцев». Ленин часто бывал здесь: с балкона этого дома выступал с подстрекательскими речами перед толпой.
Кшесинская, однако, предприняла попытки вернуть свою собственность. В письме на имя прокурора Петроградской судебной палаты она просила: «1) Принять меры к освобождению моего дома от посторонних лиц и дать мне возможность спокойно вернуться в него. 2) Начать расследование по делу о разграблении моего имущества в том же доме». Но прокурор лишь запросил управление бронедивизиона о «возможности освободить от постоя дом Кшесинской ввиду её ходатайства» и затребовал от комиссариата милиции Петроградского района «дознание о расхищенном имуществе». Тогда по поручению Кшесинской её адвокат Хесин возбудил в суде гражданский иск о выселении. В качестве истица был указан «кандидат прав В. И. Ульянов (литературный псевдоним – Ленин)». Да, Ленин ведь кандидат прав, юрист по образованию, даже вёл какие-то гражданские дела, и говорят, успешно, но предпочёл деятельность революционера… В случае с домом Кшесинской он себя защищать не стал, а нанял адвоката Михаила Козловского.
В мае сего года мировой судья 58-го участка Чистосердов постановил: «Выселить из дома № 2-1 по Большой Дворянской улице в течение 20 дней все находящиеся там незаконно занявшие его организации со всеми проживающими лицами и очистить помещение от их имущества». Иск в отношении Ульянова-Ленина был оставлен без рассмотрения в связи с непроживанием ответчика в доме Кшесинской. После этого большевики вынуждены были официально заявить о выезде из этого дома, но фактически оставались там до июльских событий, когда пытались захватить власть в Петрограде, но были разгромлены. После этого дом Кшесинской был захвачен правительственными войсками, но представьте себе, солдаты теперь уже правительственных войск тоже не пожелали покинуть его, разрушая и растаскивая всё, что ещё осталось.
Адвокат Хесин продолжал подавать новые иски, теперь добиваясь не только возвращения здания прежней владелице, но и возмещения всего нанесённого ущерба, который он оценил в треть миллиона рублей… Вот вам «очистительная сила» революции, – он вновь взглянул на Василия Васильевича, – но, в сущности, неприкрытый грабёж. Сама Кшесинская покинула Петроград, не надеясь на успех; она уехала на Кавказ – сейчас все уезжают туда под защиту местных князей, которые обещают подавить революцию и навести порядок в стране…
– Да, грабёж, если вам угодно, – спокойно согласился Василий Васильевич, – а почему бы нет? Впрочем, если вы хотите перевести разговор в область юстиции, то это не грабёж, а конфискация незаконно нажитого имущества, – таким образом, революция не нарушает законность, а восстанавливает её. Сколько таких особняков построено в России на деньги, которые были украдены, присвоены, отняты у народа? Теперь он возвращает себе всё это, и вас как юриста могут смущать лишь способы возвращения, но ни в коем случае ни сущность его – повторяю, полностью законная.
– Вот, вот, способы! – не выдержал Кирилл Васильевич. – Дикари, варвары, вырвавшиеся на свободу рабы, ломающие и портящие всё, что попадается им под руку, безжалостно растаптывающие даже те жалкие ростки западной культуры, что пробились на нашей скудной почве. Что уж говорить о высоких материях, – поглядите, что творится в городе: тротуары заплеваны, гадят прямо на улицах, не могут до нужника дойти; обращение хамское, незнакомым людям говорят «ты»; злоба зависть, враждебное и презрительное отношение ко всем, кто отличается от них.
О, нет, я не защищаю Кшесинскую и ей подобных, они сами воспитали этих варваров, но мне страшно за будущее России. Что мы получим взамен деспотической империи – варварское королевство, где будут царить хаос и ужас, пока на троне не окажется самый жестокий и хитрый из всех дикарей, который во имя прочности своей власти не остановится ни перед чем? What terrible times come! Бедная Россия!
– А всё от того, что без царя и православия решили обойтись, – назидательно произнёс Лев Васильевич. – Ваша либеральная братия постаралась.
Кирилл Васильевич хотел что-то возразить, но его перебил Василий Васильевич:
– Дикари и варвары? Сейчас – да, но как же им быть другими, если никто не приучил их к культуре? Она была достоянием избранных, а народу действительно оставались невежество и дикость. Но революция принесёт культуру самым широким народным массам; погодите немного, и вы увидите подлинных народных интеллигентов, которые в отличие от прежних, растерянных и подавленных, будут полны оптимизма и свежих жизненных сил. Как показывает исторический опыт, это происходит достаточно быстро – буря скоро пройдёт и на очистившемся небе засияет яркое солнце. Пусть же сильнее грянет буря! Да здравствует революция!
***
Братья подавленно молчали, Сергей недобро посматривал на Василия Васильевича, – тогда вмешалась Феодора Павловна:
– Ну вот, за вашими мужскими разговорами мы почти всю посуду уложили. Остались только эти рюмочки, – глядите, какие смешные на них надписи: «Лучше пить за столом, а не пить за столбом… И курица тоже пьет». И ещё чаша для вина и тоже с надписью: «Загорелась душа до винного ковша». Василий Львович любил такие шутки.
– Эх, пропустить бы сейчас чего-нибудь эдакого, – потянулся Лев Васильевич. – Наташа, милая сестрица, не поднесёшь ли братцу?
– Да вы, верно, и проголодались? – встрепенулась Феодора Павловна. – Наташенька, принеси мужчинам поесть, будь добра.
– Сейчас, maman, – ответила она. – Кто мне поможет?
Сергей поморщился:
– Я уже почти сутки на ногах, но изволь…
– Давайте я помогу, – сказал Василий Васильевич.
– Отлично, благодарю, – сухо отозвался Сергей, а Наталья улыбнулась Василию Васильевичу.
Они вышли из кладовой и стали спускаться по лестнице; здесь Василий Васильевич  остановился и взял Наталью за руки.
– Что же будет? – спросил он. – Что-то надо решать: скоро утро, мы уедем, расстанемся, – разве это возможно?
– Ах, если бы вы объяснились раньше, – грустно сказала она. – Всё было бы по-другому.
– Но вы были замужем, – возразил Василий Васильевич.
– А вы женаты, но вы ведь не любите свою жену, – Наталья посмотрела ему в глаза. – Не любите?
– Не люблю, мы с ней так и остались чужими людьми, – признался он. – Я люблю вас, но вы были так молоды, а я… Я считал, что не имею право портить вам жизнь.
– Боже мой, какой вы… – она запнулась и не договорила. – Я сама давно люблю вас, с самого детства, девочки рано взрослеют. Но вы казались мне таким недоступным… А позже, прочитав в гимназии «Евгения Онегина», я решилась написать вам письмо, как Татьяна. Я много раз принималась за него, но не могла дописать. А после всё-таки решилась, отнесла письмо в вашу комнату и положила на столик возле кровати.
– Я не видел вашего письма, – удивился он.
– Вы не могли его видеть, потому что я страшно испугалась своего поступка, снова пробралась в вашу комнату, забрала письмо и порвала. Вы тогда вернулись поздно, а я думала:  вот если бы он приехал раньше и прочитал моё письмо, что было бы тогда?.. Что было бы тогда? – она взглянула на него.
– Не знаю, – смутился он. – Не знаю…
– А когда вы женились, я проплакала всю ночь. «Он не может быть счастлив с этой женщиной, говорила я себе, потому что только я могу дать ему счастье», – Наталья вздохнула и вытерла слёзы, появившиеся на её глазах.
– Но что мешает нам теперь? – спросил он. – Я не понимаю.
– Я не могу бросить мужа…
– Как Татьяна?
– Нет. «Но я другому отдана, и буду век ему верна» – это неправда, Пушкин здесь солгал, – сказала она убеждённо. – Как может женщина жить с нелюбимым человеком, когда рядом тот, кого она любит? Это ничем нельзя оправдать, в сердце женщины этому нет оправдания. Мужчина может сказать за женщину «я другому отдана, и буду век ему верна», но женщина такого не сказала бы. Я думаю, Пушкин сам понимал это, но ему хотелось выдать желаемое за действительное.
– Но почему мы не можем быть вместе? – Василий Васильевич ещё крепче сжал её руки. – Вы говорите, что раньше это было бы возможно, но что изменилось теперь?
– Всё изменилось, всё рухнуло. Мой муж озлобился, он потерян, не знает, где найти опору. Могу ли я бросить его в это время? Да, я не люблю его, как вы не любите свою жену, но поступить с ним так сейчас было бы жестоко, бесчеловечно, – печально сказала Наталья. – Я могла бы уйти от него в более спокойное время, но теперь… Я не могу.
– Я понимаю, – Василий Васильевич поцеловал её, и она ответила на его поцелуй…
– Ну вот, первый и последний поцелуй в нашей жизни, – сказала она, освобождаясь от его объятий.
– Последний? Вы думаете, всё кончено? – содрогнулся он.
– Нам не дано знать… Иногда мне кажется, что впереди нас ждёт большое-большое счастье, а иногда, что всё кончено, что ничего хорошего уже не будет, – вздохнула она. – Но надо терпеть и не ропать; как у Чехова, мы вспоминали с maman: «Мы отдохнём!..»
– «Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах; мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, – и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка», – закончил Василий Васильевич.
Наталья нежно, как ребёнка, погладила его по голове:
– Нам пора. Нас ждут…
*** 
Наступило серое холодное утро; с Невы дул пронзительный ветер, которой  кружил по пустым улицам обрывки афиш, какие-то листки и непонятно откуда взявшуюся солому. Феодора Павловна с сыновьями и Сергей с Натальей стояли возле подъезда своего дома и ждали извозчика. Вещи были заранее отправлены на вокзал; все ценности Василия Львовича уложены в тайник и тщательно закрыты.
– Где же этот возница? – проворчал Лев Васильевич, уткнувшись носом в поднятый воротник пальто. – Вчера с ним договорился, аванс дал, – неужели не приедет,  прощелыга?
– Господи, уезжаем, – опять заплакала Феодора Павловна. – Мне до последнего не верилось, – я надеялась, вдруг случиться какое-нибудь чудо!
– Время чудес прошло, maman, – жестко сказал Сергей. – Настало время действий.
– Вы, стало быть, собираетесь воевать, молодой человек? – спросил Кирилл