образ, временное вдохновение, а я, если и не понимала этого, то чувствовала… Чувствовала и поэтому записывала?.. Привет, Ядвочка! Что-то давно ты не заглядывала. Да, записывала, а теперь... А теперь даже у моря сидишь со своей консервацией, вместо того, чтобы… Но зато как же ярко вспыхнуло то, что могло навсегда кануть в Лету! Нет, схватывать и удерживать мгновения жизни... Это здорово.
Линка только что пришла с «мероприятия» и я слышу:
- Кажется, эта наша поездка просто нелепость.
Да-а, что-то случилось. Не только волосы её взлохмачены, но и сама. Спросить в чем дело? Нет, скажет… если захочет.
- Может, и нелепость, - улыбаюсь.
- Вот моя соседка-домоседка Меньковская сказала как-то, что без «своих» и дня прожить не может, а я…
- А ты уезжаешь от своих искать где-то, чего-то?
- Ага. Чего-то, где-то. Правда, спросила как-то Антона: «Старик, это плохо, что иногда бросаю вас?» А он лишь усмехнулся: «Да нет…»
- Вот видишь, а ты…
- А что я? Если б отвечал так же и на мой вопрос: «Ты не обидишься если не приду к тебе и завтра, и послезавтра...»
- Линка, да забудь ты об Антоне хоть на несколько дней! – попыталась слегка подтолкнуть к тому, чтобы поделилась впечатлениями? - Что, и на «мероприятии» ничего не отвлекло от него?
И удалось. Она сбросила своё нарядное платье, стёрла с губ помаду, бухнулась на кровать:
- Отвлекло. Пристал один. Высокий, вроде бы даже и красивый. – Помолчала, словно заново оценивая его красоту: - Приглашал в ресторан, обещал манну небесную.
- И польстилась… на манну?
- Да нужна она мне! – фыркнула.
- Что так? – рассмеялась я: – Ведь не только манна, но и красивый, высокий, так что подумай, может и...
- Что «и»? – хлопнула ладонями по пледу: - Что может быть между нами, если у меня не только Антон, но и дети. – Отвернулась к стене, почти прошептала: - Разве смогу их бросить?
Нет, мои смешки пришлись ни к месту и ни ко времени, надо замолчать.
В дневник:
«Что за блаженство сидеть на балконе, подставив себя солнцу и слушать шум моря! Как же дурманяще пахнет потревоженной зеленью, дымком костра, землей. Закрыть глаза и только слушать? Ага. Птицы чирикают, щебечут, поют… а вот кудахчет курица, лает собака. И сколько же тихой, но озорной радости в каждом живом звуке! А можно и вот так… всматриваясь в горы, манящие голубоватой поволокой! Наверное, и те, где Волошин, такие же. Да-да, он где-то недалеко, рядом, вот только выберу денек и поеду к нему, в Коктебель».
Вчера опять весь день море щетинилось, бесновалось, а утром - полный штиль, у берега болтаются медузы, и вода голубая-голубая! Линка стоит у ластящихся к берегу волн, перебирая на ладошке отполированные камешки, и я слышу:
- Как в бассейнах Индии… Вода голубая, как в тех самых бассейнах, которые еще помню… и которые подарил мне Антон, заняв денег у сестры. – Поднимает еще один голыш и, забраковав, кидает в воду: - И была Индия для меня самым дорогим от него подарком.
- Вот и цени это, а не…
Линка глубоко вдыхает насыщенный морской свежестью воздух, закрывает глаза. Наверное, вспоминает те самые бассейны? Ну зачем я прервала её сладкие грёзы этим своим нелепым «вот и цени»?
- А что «не»? – Она словно опоминается и взглядывает почти дерзко: - Теперь должна за это всю жизнь «исполнять женин долг»?
- Нет, конечно, но… - Нет, не надо было мне возвращать её из Индии. - Вот я и выбрала «но».
Из дневника:
«Брат где-то достал отпечатанные на машинке сочинения русского философа Владимира Соловьева и сегодня читала его «Смысл любви»: «Познавая в любви истину другого не отвлечено, а существенно, перенося на деле центр своей жизни за пределы своей эмпирической особенности, мы тем самым проявляем и осуществляем свою собственную истину, свое безусловное значение, которое именно и состоит в способности переходить за границы своего фактического, феноменального бытия, в способности жить не только в себе, но и в другом». И всё же я молодец, что тогда переписала это, ведь философ сейчас и подсказывает мне, почему убегала от Стаса, - боялась выпорхнуть «за границы своего фактического, феноменального бытия». А, может, и не хотела терять эгоистическую свободу, - «жить не только в себе, но и в другом». Но ах, если б знать, что жить с этой «эгоистической свободой» зачастую бывает так муторно и тоскливо!»
Она тихой кошечкой приоткрывает дверь, проскальзывает мимо и, светясь улыбкой, садится на краешек койки. Давно не видела её такой красивой, - светится! И что это с ней? Может, раскроет тайну своего свечения?.. Нет, только опять по кошачьи потянулась, прилегла. Нашкодила? И всё равно не спрошу, а буду делать вид, что вся – в чтении:
«И тогда я почувствовал благость мира, глубокую благодать всего, что окружало меня, сладостную связь между мной и всем сущим, - и понял, что радость, которую искал в тебе, не только в тебе таится, а дышит вокруг меня повсюду…»
- А я в ресторане была, - вдруг слышу через «радость» строк Набокова.
- И с кем же это мы?.. – пока не поднимаю глаз, перелистывая страницу.
- А мы… а с Серёжей я.
- С тем самым, красивым и высоким?
- Ага.
- Ну и как… – не отрываясь от строк, подталкиваю её к продолжению: - надеюсь, за ресторан расплачивался он?
Но всё же взглянула, улыбнулась, - поймёт ли, что имею в виду под расплатой?
- Он, он! - Поняла! - Пока не волнуйся, но…
- Линка, что значит «пока», а заодно и «но»?
- А то «пока», что Серёжа очень порядочный и даже не намекал, что за это должна ему что-то.
- Хорошо, с «пока» разобрались, а с «но»?
И тут Линка вдруг увяла, - куда делась её светящаяся красота, куда улетучилась, в какие сферы вспорхнула? Не надо было настаивать на раскрытии тайны «но», лучше б - в неведении…
- Слушай, Аннуш… - шипящим «ш-ш» зашуршали Линкины слова сквозь мои сомнения: - а вдруг я влюблюсь в него и потеряю голову?
Так вот оно что!
- Влюбиться… Это, конечно, здорово! – всеми своими интонационными красками одобрила перспективу: - Но ведь опять же обязательно долбанёт это проклятое «но»!
- Ой, долбанёт! Ой, уже и долбануло, потому-то и…
- Ладно, Линка, удави ты это нахальное «но» хотя бы на недельку. Удави и отбрось от себя, а там…
- А там? – жалко взглянула: – Ведь там Антон с детьми.
- А там… Дело видно будет. Кстати, ты написала ему письмо?
- Почти, - снова загрустила.
- И что значит «почти»?
- А то почти, что хочу с тобой посоветоваться. Оставить ли в нём вот такие строчки? – Вынула из сумочки помятый листок, расправила на коленке: - «И дело, Антон, не в том, что ты пнул шкаф ногой, а в том, что даже не вышел, чтобы проводить меня. Неужели до такой степени стала тебе невыносима только из-за того, что… Ты знаешь, о чём я, хотя и можешь сказать: ты, мол, не нашла полотенце вовремя. Но тогда возникает вопрос: почему в Киеве бузина, а в огороде дядька…»
- Честно говоря, не поняла: при чем тут бузина с дядькой, но… Но знаешь, есть в этом твоём вопросе что-то. Оставь.
И на другой день она отослала письмо.
В дневник:
«Всё так же пасмурно, холодно, неуютно. И всё так же - грязные, лохматые волны с бильярдным аккомпанементом катают и катают гальку у самой кромки, а сапиенсы ходят закутанные, хмурые. И почему они мне так не интересны?»
Да нет, поди, каждый, чем-то интересен, это в тебе… да-да, это в меня вселилась какая-то наболевшая пустота. И как, как её выселить? Владимир Набоков, помоги!
«…И тогда я почувствовал благость мира, глубокую благодать всего, что окружало меня, сладостную связь между мной и всем сущим, - и понял, что радость, которую я искал в тебе, не только в тебе таится, а дышит вокруг меня повсюду, в пролетающих уличных звуках, в железном и нежном гудении ветра, в осенних тучах, набухающих дождем. Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость. Благостное волнение, подарок, не оцененный нами. В вагоне трамвая люди сидели нахохлясь, сонно покачиваясь. Черные стекла были в мелких, частых каплях дождя, будто сплошь подернутое бисером звезд ночное небо. Гремели мы вдоль улицы, обсаженной шумными каштанами, и мне все казалось, что влажные ветви хлещут по окнам. А когда трамвай останавливался, то слышно было, как стукались наверху об крышу срываемые ветром каштаны: ток - и опять, упруго и нежно: ток… ток… Трамвай трезвонил и трогался, и в мокрых стеклах дробился блеск фонарей, и я ждал с чувством пронзительного счастья повторения тех высоких и коротких звуков. Удар тормоза, остановка, - и снова одиноко падал круглый каштан, - чуть погодя падал и второй, стукаясь и катясь по крыше: ток… ток…»
Боже, пожалуйста!.. научи вот так же впитывать настоящее и радоваться ему!
Сегодня – штиль. Море голубовато-зеленое, радостно-приветное и-и - до бесконечности! Я любуюсь им, стоя среди городища, а Линка с Лидой прыгают с остатков стены на фундамент, издавая победные кличи.
- Девочки, резвушки вы эдакие, да остановитесь, взгляните на море. Какое же оно сегодня бирюзово-зовущее!
Приостановились, взглянули, - больше мне в угоду, - и опять… От растревоженной под их ногами зелени повеяло вереском, полынью, и почему-то этот аромат, похожий на благовоние, расширил во мне ощущение времени: «Сколько ж в этой земле Крыма пластов истории! Да-да, я уже начинаю ощущать себя в каком-то другом измерении, в другом временном пространстве и сквозь дымку различать…»
- Ну всё, хватит! – С еще не угасшим азартом в глазах Линка падает на робко пробивающуюся травку: - Давайте немного полежим вот здесь, а потом спустимся к морю. И правда, уж очень оно сегодня голубое.
Из дневника:
«Вчера шли со Стасом по парку, и он всё говорил, говорил: зачем убиваю в себе любовь, чего боюсь? А я молчала, не зная, что ответить, но каждое его слово, улыбка, жест - всё наполняло меня счастьем».
«Стас хотел прийти к нам, чтобы обмыть свой, только что вышедший сборник стихов, а я… Я уехала к маме. Чего испугалась, почему? Снова не знаю ответа».
Но теперь-то знаю, знаю! Боялась не только раствориться в нём, но и… Ведь уже тогда подсознательно чувствовала: стоит только волшебному чувству влюблённости погрузиться в быт, как оно рано или поздно размоется, исчезнет… как у Линки, вот и сопротивлялась.
Смотрю на Линку, заканчивающую легкий макияж, тщательно подкрашивающую губы и улыбаюсь:
- И куда это мы собираемся ежели не секрет?
- Так… Просто так побродить по окрестностям.
- Вроде бы для окрестностей помада не обязательна…
- Ведешь следствие? – улыбается: - А я и не думаю скрывать, что иду с Сережкой.
- Ну-у, ежели с Сережкой, то оно конечно…
Улыбка её тает, и она оборачивается ко мне, чтобы услышать мой нравоучительный комментарий, но я улыбаюсь:
. – Да нет, поброди по окрестностям с Сережей… с подкрашенными губками, чего уж там! Тебе это
