улицам.
Дома, когда сгущалась вечерняя темнота, Ами Фаду слишком бедная, чтобы заиметь масляную лампу или хотя бы свечей, комкала единственное шерстяное одеяло, обняв его, и так засыпала, не покрывшись даже в холодную ночь. В сущности, она ничего не боялась. Развлечений не искала, и тягость однообразных дней скатывалась с Фаду, как дождь с упругой травинки. Но внутри она целиком состояла из недостижимого: смотреть в большое, глубокое небо, шутить и смеяться на родном языке, смеяться громко. Обнимать, причёсывать, плести косы подругам, бросаться в объятия тёток, заглядываться на мальчишек в кругу вечернего танца, любить.
Доброй приметой города были ярко наряженные вольно гуляющие дети и куры, а особенно – царственной красоты и наглости петухи. Красоты сногсшибательной! От миниатюрных до высоченных, с собаку. Оперение – все цвета радуги. Хвосты – тёмно-синие, бирюзовые, изумрудные водопады с непременным вкраплением хотя бы двух зубчатых, узких перьев – ярко-золотых. Ами удивлялась, пока не заметила на очередном шикарном петухе настоящее золотое ожерелье из тонких колец.
«Их украшают! И ведь не украл никто!»
Куры гуляли во дворах или близко к воротам. Петухи – повсюду, так, что не понятно, принадлежали они кому-то или всем сразу. Священные птицы шудов. Даже от копыт чёрных коней яфаргов не шарахались, а всадники, завидев, осторожно объезжали петухов.
Ещё в этом каменном городе из хорошего и живого было – множество источников. Порой из дома крепости било несколько, прямо из стены. Фонтанчики на развилках, ручьи в канавах вдоль улиц. Журчание. Рядом пучок травы, не объеденной ослами. Ами останавливалась и смотрела долго на него.
Прямо вдоль её окна сбегала струйка, невдалеке целый водопадик. За углом дома собиралось озерцо, уходившее через трубу под землю. Ами находила утешение в каждодневном омовении. Разложенный бурнус за ночь высыхал, снять его ради купания она не рисковала. Духов у неё не было, румян, ароматических масел, так что от Ами всегда пахло свежестью родниковой воды. Ей было шестнадцать лет.
Часть третья.
1.
Когда подошло её семнадцатилетие, Ами Фаду заболела. Местная лихорадка – обычное дело. Странно, что до сих пор миновала, плохо, что за Ами не кому было присмотреть. Если бы не вода у окна, где подать рукой, если бы не спадающий к утру жар, могло плохо кончиться. Лихорадка быстрая, короткая. Через трое суток Ами встала с постели слабой, но почти здоровой, невесомой как листок, прозрачной и на год взрослей.
Надо поесть. Надо идти за монетой.
Раннее утро, людное, но не торопливое. Между раскладывающихся торговцев Ами шла тихо-тихо от головокружения, с торжественностью человека заново приветствующего жизнь. Как будто несла фарфоровый светильник, с маленьким огоньком внутри и ровным светом сверху донизу.
За монетой последовала удача: разносчик лепёшек пробегал мимо, не пришлось долго идти на базар. Ами съела половину возле фонтанчика, остаток спрятала в рукав и вернулась обратно в Меновые Ряды, прошла во внутренний дворик громадного скального здания, дальше собственно Библиотека. Время отправить домой напоминание о себе.
Библиотеку Ами очень любила. Город – насквозь чужой, а это пещерное здание похоже на детские, горные убежища запахом, прохладой. Природные горизонтальные щели выветривания и здесь использовались как полки, дома – чтобы хранить еду: твёрдый и зреющий сыр, вино, фрукты и сухофрукты. Можно вообразить, что снаружи не Петел Сак-Баал, а зелёные горные долины.
Ами улыбнулась прохладному, вглубь нескончаемому главному залу. Книгам в переплётах, корешкам многотомников, свиткам, картам на тонко выделанной коже и старым друзьям. Наборы картинок на широких листах, альбомы, проложенные едва видимой тканью, лежали на прежнем месте. Ами рассматривала картинку сквозь ткань, гадая, выдумывая, что там, и лишь затем открывала. Невообразимые звери. Странно наряженные люди. Атласы оружия, посуды, механизмов, деревьев и цветов... Видно каждый лепесток, побег и корень.
2.
Пыль. Остатки деревянных лавок, изъеденные жуками. Ами садилась за центральный, каменный ряд квадратный столов. Вокруг каждого – каре кресел из железного дуба. Сидения великанов, можно забраться с ногами. За высокой спинкой Амии чувствовала себя в убежище. От двери её не видно, если кто и не зайдёт, вроде толмача за словарным подсказчиком или таблицей иностранных мер.
«Как здесь по-прежнему! Хорошо, что я не умерла!»
Своды зала расколоты до неба вдоль. Ровно по столам, по центру зала, с востока на восток проходя, светят два солнца, когда ярко, когда тускло, но постоянно.
Ветхий книжный том выскользнул из рук и обложки. Подняв его, Ами без сил опустилась на краешек кресла. Отдышалась, потяну-улась… Шорох.
Незамеченный напротив света, за тем же столом сидел человеком. В цвет кресла попадали складки дорожного мужского бурнуса. Лицо – каменный, неподвижный прямоугольник: ровная линия бровей, тёмные глаза, нос без горбинки, прорезь рта без эмоций. Мужчина приветствовал Ами полувставанием, задержав у плеча открытую ладонь. Он приветствовал так Ами, одетую парнем... Но этот жест, почтительный, обозначающий границу, относился исключительно к женщинам!
«Свет жизни моей, всё пропало! Плен, пытки, гарем или казнь!»
Сердце рухнуло в холод. Ами вскочила, оглянулась. Исподлобья метнула взгляд на незнакомца. Сделала шаг к выходу. Обратно. Взглянула опять.
Грифель скрипел. Мужчина, заглядывая в свиток, набрасывал какие-то списки на отдельных листах, вроде счетов. Узкий свиток, прижатый камнями из старых, из раздела «законники». Листы новые, атласная бумага.
Он улыбнулся Ами, не отрываясь от работы, уголком рта:
– Прошу простить. Я больше не буду.
Ами села в кресло. Кисти рук на столе белели на просвет, тонкие, узкие. Султанского клейма в помине нет, даже намёка на него.
«Да... – обречённо подумала Ами Фаду, увидев себя со стороны. – Очень похоже на парня, кого угодно проведу, конечно».
Теперь под гулкими сводами скрипели два грифеля. Рука мужчины с невиданной скоростью набрасывала строки, загипнотизировав Ами Фаду. И такие ровные! Под несколькими – крупный росчерк другим, охристо-жёлтым грифелем. Ставя его, мужчина иногда усмехался. Она сама тщательно перерисовывала клинышки из раскрытого тома, не решаясь прерваться и уйти. Что делать? Как быть? Или уже всё равно?
Чужой грифель замолк. Мужчина невозмутимо изучал результат её труда, а встретившись глазами, щёлкнул пальцами над столом и рассмеялся:
– Извини ещё раз, шуд, – обратился, как к младшему соплеменнику, – но здесь у тебя...
– Фаду! – гордо перебила его Ами, чего терять.
Румянец, украденный лихорадкой, вернулся к ней. Профиль – хоть сейчас на медаль.
– Фадучка, – кивнул он, – а зовут?
– Амистат!
– Ами, у тебя здесь ошибка в написании, впрочем... Насколько я помню султаншу из этой истории, ослику можно только позавидовать!
Розовеющая Ами не отвечала, и незнакомец предложил:
– Если хочешь, я помогу тебе. Ты служишь у кого-то в доме и копируешь сказки для детей?
Ами радостно кивнула:
– Копирую! Нет, не служу, для писем копирую, всё равно, сказки или быль. Я должна часто писать домой. А я не научилась, не умею. Да и они не прочтут без отца.
– Странно... – прищурился незнакомец и тут же возразил себе. – Ничуть.
Эта манера иногда реагировать короткими взаимоисключающими фразами оказалась его характерной чертой. Ещё одна – сильный контраст между каменными чертами лица и улыбкой.
3.
В тот день ничего Ами не написала. Сначала Жафар пересказывал выбранную ей книгу, в общих чертах, явно что-то упуская. Но и с купюрами там обнаружилось море пикантных, экзотических, возмутительных и завлекательных сюжетов, странных обычаев, непонятных прибауток и абсолютно незнакомых вещей.
Ами увлеклась, забылась, осмелела, начала переспрашивать:
– А это что за зверь?
– Верблюд? Ммм… – горбатая лошадь. На них ездили.
Рассказчик вставал и пропадал в лабиринтах каменных стеллажей. Возвращался с альбомом:
– Смотри, вот как они выглядели. У этого, видишь, два горба, у этого один. В них… вода, так скажем.
На картинке вальяжно шагали по барханам песочно-жёлтые, завораживающе реалистичные верблюды. К горизонту шли, к замку с башенками, к недостоверно смуглому, курчавому принцу в короне, но без тюрбана и почти без одежды.
– Чей это замок? Неужели бывают люди с чёрной кожей?
Легко и непринуждённо недосказанная легенда переходила в древнюю историю, затем в новую сказку, которую ждала та же судьба. Монотонный голос рассказчика редко взлетал, мигом возвращался к размеренности. Едва заметная нотка самоиронии его вела на поводу, как большого зверя, который охотно следует за ребёнком.
Уже вечер? Ами очнулась, словно вынырнула из полумрака и голоса. Весь день просидев на месте, она чувствовала себя, как после долгого путешествия. Как будто с соседками уходила в горы, за орехами, с ночёвкой... Или с тётками на ярмарку ездила... Дышалось иначе, в груди сырость и свежесть воздуха, в руках, ногах усталость, в мыслях – волнительное: «А дальше? А про что на следующей странице?»
А дальше – спать. Домой пришлось бежать бегом.
«Такое мрачное лицо, и такое подходящее имя!» – воскликнула про себя Ами Фаду днём в Библиотеке.
«Какое загадочное лицо, – вспоминала она дома, – и какое таинственное имя». Шагала от двери к окну, выглядывала в него и повторяла вслух, перебирая интонации, как птичка, то звонко, то задумчиво: «Жафар... Жафар... Жафар?..»
Подошла к овальному зеркальцу на стене. Из-под крапчатых разводов давно нечищеного металла оттуда выглядывала настороженная Ами, вопросительная, глазастая.
«Привет, давно не виделись. Э, на фоне их круглых женщин я, как осока под луной! Как стрекоза. У них щёки – пирожки, у них глаза – медовые, карие. Ручки пухлые, пальцы мягкие, э-эх!..» Сердце тук-тук. «Не надо бы завтра в Библиотеку идти. И за монетой, на всякий случай не надо. Разве в полдень, когда народу толпа».
4.
Весь следующий день они просидели рядом. Жафар объяснял Ами смысл того, что он писала в целом, затем разбирали по словам и по буквам. На любимые альбомы Ами ушёл вечер. Вереницы дней и вечеров.
Её страх быстро прошёл. Заподозрить Жафара в каких-либо дурных намерениях по отношению к такой безоружной Ами было невозможно глупо. Она как птенец в гнезде – протяни руку и возьми. Нет зла без лицемерия, но где в нём фальшь? Где наигранное безразличие, где липкая суета? В общем-то, даже и хорошо, что Ами пошла в мать и похожа на фадучку. Они считались ведьмами, опасными глазом и языком. Кому такая нужна? Ами ещё и худая стала, тоже признак ведьминский!
Сколько Жафар знал! До каких высоких полок он дотягивался! Просить его самого выбрать что-нибудь интересное оказалось гораздо умней.
Фолиант-справочник травяных зелий неподъёмно тяжёлый, размером с блок городской стены Жафар небрежно раскрыл посредине:
– Здесь шрифт, смотри какой, чёткий и понятный. И к каждому сорняку – легенда.
Начитавшись по слогам, Ами Фаду смогла захлопнуть альбом, только встав и взявшись за обложку двумя руками! Протёрла, разглядела на форзаце в орнаменте страшенную колдунью.
– Кстати, – заявила Ами в лоб и без предисловия, – почему ты не боишься меня?
Жафар
