Философское кафе

захлопнулась дверь, было:
         — А не создать ли нам Академию соответствующей направленности? Я имею в виду для теоретической разработки структуры многомерной вселенной...
         Кажется, это был Филимонов.
         Очутившись в одиночестве, Матвей какое-то время стоял неподвижно, прислонившись спиной к прохладной стене, на которой некий шутник написал чёрной масляной краской размашистое: "Люда, я люблю тебя до слёз!" — потом двинулся вглубь по коридору. А вот и заветная дверь. С замиранием сердца он её толкнул и очутился в ином мире. Дверь сразу же выводила его в некое волшебное место, где не было каких-либо искусственных строений, а только деревья, кустарник, трава. Напротив — шагах в тридцати, стоял раскидистый дуб, из ветвей которого свисали качели — верёвки с деревянной досточкой вместо сиденья. Дальше протекала река, заросшая вдоль берегов кувшинками и жёлтой осокой. А ещё дальше тянулись поля, поля и поля. Что больше всего Матвея здесь поражало — это иного уровня чувствование. Казалось, стоило сюда попасть, как в человеке тотчас включался механизм чувствования иного порядка. Или это ему только казалось? Да вроде бы нет. Ведь так остро, так проникновенно он ощущал любой предмет, на котором хотя бы немного концентрировал своё внимание. Например, пчела, вьющаяся над цветком метрах в пятидесяти. На Земле её с такого расстояния даже не видно. Здесь же она не только видна, но и видна во всех своих визуальных подробностях. Каждая лапка, хоботок, фасеточные глаза, шерстинки видны в таких удивительных деталях, будто на неё направили телескоп со стократным увеличением. Да ещё такое чистое жужжание — так и кажется, что она жужжит в самое ухо. А какой у неё волшебный медовый аромат. Или вот досточка на качелях — вся испещрена автографами побывавших тут людей. Даша, Филимонов, Эдик, Алфёров, Гоша Крючко — все оставили там для вечности свои закорючки. Не стал исключением и Матвей — не особо мудрствуя, он написал одно только слово: "Спасибо".
         Спасибо — ему, этому миру. За то, что он есть.
         Остальные так же не стали изощряться в многословии, ограничившись либо инициалами, либо словами благодарности, так отчётливо видными с расстояния в тридцать шагов.
         Матвей неторопливо пошёл по периметру поляны, с наслаждением вдыхая чистый пряный воздух и время от времени взглядывая на небо, где из-за полупрозрачных облаков выглядывало добродушное солнце. Энергетические поля, говоришь, вспомнилось тут ему изречение Даши. Мир был почти такой же, как и там — на Земле. И в то же время неуловимо и бесконечно другой. Здесь ощущалась свобода. Свобода как экзистенциальное начало всему местному бытию. Тут нельзя было быть несвободным. Сам дух этого места восставал на любое закрепощение, вызывая исключительно покойную и всеохватную радость.
         Улыбаясь — просто так, без всякой причины, просто потому, что ему было хорошо — Матвей дошагал до кустов малины и принялся за еду. Можно было не торопиться. Он знал, что время здесь течёт совсем по иным законам, чем на Земле — здесь можно провести целый год, а на Земле промелькнёт лишь мгновение... Впрочем, могло быть и наоборот — как, например, с Гошей Крючко, который, пробыв здесь всего 10 минут, вернувшись, вдруг обнаружил, что на Земле прошёл целый месяц.
         Насытившись малиной, Матвей отправился к реке, искупался, а потом долго лежал на жёлтом песке, слушая как шелестят у берега волны и поёт невидимая птица на той стороне. Он слушал её, вникая во все переливы, потом попытался увидеть её мысленным взором — и это ему удалось, он действительно её увидел — маленькая серая птичка наподобие соловья, сидевшая за скалой и пением благодарившая мир за счастливую жизнь...
         Недавняя дискуссия о многомерности вселенной казалась ему нелепой — чем-то лишним, несуразным, хотя и чем-то одновременно притягательным. Главным ему казалась сейчас чувственная глубина. Без чувственной глубины невозможно прочувствовать эту долину, это небо, это солнце, траву, реку, пение соловья, пчелу и жёлтый горячий песок. Ведь это же так очевидно — быть единым со всем, что находится в этом мире, и с самим миром в комплексе тоже. И как он этого раньше не понимал — интеллектуальное напряжение походило на ломание открытых дверей... Не забыть бы мне только вернуться, подумал он вдруг озабоченно и встал. Солнце всё ещё находилось далеко от горизонта.
         — Здравствуй, мир! — сказал вдруг Матвей.
         — Здравствуй! — словно бы прошелестело вокруг.
         — Мне пора!
         — До свидания, друг!
         — До свидания! Я вернусь... Можно?
         — Возвращайся...
         Закрыв за собой дверь любимой аудитории, Матвей снова долго стоял, прислонившись спиной к стене, а потом вернулся в зал. В зале всё ещё продолжалась дискуссия. Эдик, расставивший все фигурки, одна из которых — белая королевская пешка — была уже выдвинута на две клетки вперёд, увидев Матвея, радостно замахал руками.
         — Где ж ты пропадаешь, дорогой!?
         — А вы знаете, друзья, — спросил вдруг Матвей, — что мне сейчас пришло в голову?
         Все дружно замолчали и уставились на него, ожидая продолжения.
         — Самое главное в превосходящих мирах — это... как вы думаете что? — и, не дожидаясь ответов, сам же и сказал:
         — Свобода.
         Некоторое время стояло молчание. Первым заговорил Филимонов.
         — Очень интересная мысль, — заявил он, глубокомысленно поскрёбывая чисто выбритый  подбородок. Глаза его при этом были опущены долу — и потому не было видно, подмаргивает он ими или нет.
         — Да, да, — заговорили и остальные. — А иначе и быть не может. Так это замечательно вписывается в прочие наши построения...
         Чувствовалось, что дискуссия находится только в самой начальной стадии. В недрах аудитории зрело некое творческое начало, готовое вылиться в новые творческие теории. Кто-то уже лихорадочно набивал запросы на виртуальных клавиатурах смартфонов, чтобы быть информационно во всеоружии, кто-то терзал свои волосы, мысленно проникая в философские глубины, и уже — сначала шёпотом, а потом и громче — звучали фамилии Соловьёва, Бердяева, Лосева, и было видно, что не только в кафе, но и на улице за витриной тоже толпятся люди, это были те, которым не хватило места внутри, но они также были не прочь поучаствовать в дискуссиях, окунуться в блаженство познания, ощутить биение вселенского нерва. Казалось, весь Новочеркасск собрался нынче в этом месте, чтобы сотворить, хотя бы в теории, новый счастливый мир...
         Матвей уселся против Эдика и решительно передвинул чёрную королевскую пешку на две клетки вперёд.
         — Вот как!? — пробормотал Каспарян глубокомысленно. — Снова испанская партия? Ну, держись!..