планетарий в надежде, что глядя на звёзды и туманности, я вспомню ещё что-нибудь из того, что видела на станции.
Планетарий унёс меня в южные широты, где в созвездии Скорпиона сиял красным светом Антарес.
«Это наше солнце. Земляне называют его Антарес».
В то время, когда цимляне вели со мной содержательные беседы о небесных телах, я уже не только перестала кричать от боли, но уже могла покидать капсулу и смотреть на звёзды через толстые стёкла иллюминаторов.
«А откуда вы знаете наши названия, да ещё и польский язык? - осмелилась я тогда их спросить.
«Мы нашли это в записях Варнецкого».
Варнецкий… Ничего себе! Неужели тот самый учитель астрономии, которого расстреляли в Катыни? Интересно, знает ли Збигнев Эдмундович, что астрономические записки его отца попали в руки инопланетянам, с которыми он, вполне возможно, сам имел честь вступить в контакт?
Я стала искать Варнецкого в соцсетях. Наконец, мои попытки увенчались успехом. Конечно, подобная фамилия в Польше, скорей всего, не редкость, и с цимлянами мог разговаривать совершенно другой Варнецкий. Но всё же я не смогла удержаться, чтобы не написать Збигневу Эдмундовичу личное сообщение: «Здравствуйте, Збигнев Эдмундович! Это Юля, та самая, с которой Вы говорили на презентации про убитых в Катыни. Знаете ли Вы, кто такие цимляне?».
Отправила. На следующий день с трудом открыла, опасаясь, что ответом будет: впервые слышу. Но пан Варнецкий, к моему удивлению и радости, ответил: «Здравствуйте, Юля. Помню Вас. Про цимлян, насколько я понимаю, Вам случалось с ними общаться?».
«Они спасли меня, когда я упала с десятого этажа и разбилась. Они говорили про Вашего отца и про его тетради».
«Да, есть такой момент, - написал мне в ответ Варнецкий. – Я не могу рассказать это здесь. В 20-х числах мая я как раз собирался в Козельск. Если хотите, приезжайте, расскажу при личной встрече. Мой телефон…».
С вокзала я поспешила сразу в парк, чтобы, не дай Бог, не опоздать. К счастью, прохожие, которых я останавливала, расспрашивая про «Трёх богатырей», быстро указали мне, как пройти. Когда я была уже на месте, до назначенной встречи оставался целый час. Тем лучше. Можно, наконец, зайти в кафешку и выпить кофе с булочкой. А то ведь в поезде я так и не успела позавтракать.
Уже после, сидя на скамейке у скульптуры трёх былинных богатырей, я пыталась найти ответ на животрепещущий вопрос: какого лешего я сюда притащилась? Говорил же мне инстинкт самосохранения: не езжай! Кто знает, что у этого поляка на уме? Ещё приведёт с собой цимлян, и что я, одна хрупкая девушка смогу против такой команды, если они задумали что-то недоброе? Однако любопытство подсказывало мне, что в противном случае я так никогда и не узнаю наверняка, в самом ли деле цимляне имели место или всё же являются плодом моего больного воображения? Оно же говорило, что лучше сделать и пожалеть, чем пожалеть, не сделавши. И вот я в восемь часов вечера вчерашнего дня выехала из Москвы, чтобы потом пересесть в Смоленске на другой поезд, и уже оттуда к девяти утра добраться до Козельска.
«Может, зря я всё это затеяла? – думала я. – Может, умотать отсюда поскорее, пока не поздно, а Варнецкому сказать: не беспокойтесь, мол, я передумала. Не хочу ничего знать, ни в чём копаться».
Я уже взяла было в руки телефон, чтобы набрать его номер, как вдруг услышала:
- Здравствуйте, Юля!
Вот и всё. Отступать поздно. Теперь либо разгадка, либо… Либо вообще не знаю, что.
- Ой, Збигнев Эдмундович! Не ожидала, что Вы так рано.
- Я почти всегда прихожу пораньше. Ненавижу опаздывать.
- Я тоже. Только приехала – сразу сюда. Уже тут позавтракала.
- Ну что ж, раз Вы позавтракали, не буду тянуть время… Дело в том, что тогда на ярмарке я сказал неправду. Я не сын Эдмунда Варнецкого, я сам Эдмунд Варнецкий. До войны я был учителем астрономии. Потом мобилизовали в польскую армию, стал офицером. Я уже рассказывал, как попал в советский плен, рассказывал о товарищах, с которыми делил тяготы нахождения в Козельском лагере. Мы тогда не думали, что нас расстреляют. Когда увозили наших товарищей, были уверены, что их отправляют на нейтральную территорию, чтобы вернуть в польскую армию. Потом пришёл и наш черёд. Вывезли в тюремных вагонах, дальше на грузовиках – и в лес. Только когда стали по одному вытаскивать и пускать пулю в затылок, я чётко осознал, что пришла смерть. Оставалось лишь молиться Богу, чтобы Он принял мою душу…
Когда я очнулся, увидел, что нахожусь в прозрачной капсуле, и надо мной стоят какие-то странные существа. Думал сначала, что умер и попал на тот свет и, судя по всему, не в рай. Потому что я стонал от боли, хотя до этого спокойно мог её терпеть. Я что-то спрашивал, но мне не отвечали. Только через сутки, когда я потерял всякую надежду на контакт, со мной заговорили по-польски. Я говорил им, что в яме ещё есть люди, и что, может, кто-то, как и я, ещё жив. Но мне ответили, что на тот момент, когда меня откопали, я был мёртв, и уже начался процесс разложения тканей, который они, собственно, и пытаются остановить. Я было обрадовался, спросил: «Вы спасёте моих товарищей?». Но они мне отвечали равнодушными голосами: «Не положено. Мы не имеем права вмешиваться в жизнь обитателей вашей планеты». Уже потом я заметил, что они всегда говорили равнодушными голосами, так запрограммирован электронный лингвист. А сами цимляне разговаривали с помощью пластинок на голове. Уже потом я научился понимать их язык, хотя ответить таким же способом, по вполне понятным причинам, не мог. А тогда я недоумевал: за какие такие заслуги для меня сделали исключение? Зачем меня вообще откапывали, возвращали к жизни? Кто я им такой, чтобы ради меня нарушать инструкции? А они в ответ: «Ты – объект наблюдения». Оказалось, они наблюдали за мной ещё с четырнадцати лет – вживили под кожу датчик, и я, что называется, так и жил – под их бдительным оком. Если бы не он – гнил бы я в Катынском лесу. Но в этом случае инструкции и кодекс чести (всё-таки она и у цимлян имеется) велят им в случае чего восстановить объект наблюдения. Если, конечно, он подлежит восстановлению. Надо было вашим НКВДшникам меня сжечь, чтоб уж наверняка!
- Так что же, Збигнев Эдмундович… То есть, простите, Эдмунд…
- Станиславович, - подсказал пан Варнецкий.
- Что же, Эдмунд Станиславович, они вернули Вас на Землю и даже память стирать не стали?
- Память стёрли. Помню, иду я по улицам родной Варшавы, радуясь, что, наконец-то, увижу Эву и Тадека. Я тогда был уверен, что сбежал из лагеря для военнопленных. Правда, не помнил совершенно, как бежал и как до Варшавы добрался. Вот пытали бы – всё равно бы, наверное, не вспомнил. А как пришёл домой… В общем, узнал, что Эвы и Тадека больше нет. А наш ребёнок, которого Эва ждала, умер, не родившись. А отец, не выдержав издевательств фашистов, умер от сердечного приступа.
Я не хотел жить без моих родных. Глядя в равнодушные небеса, спрашивал: зачем я остался жив? Почему не погиб в лагере? Почему меня не убили вместо них? Но ответа не находил. С отчаяния я пошёл к реке, чтобы утопиться. Но мне опять помешали. Перехватили прямо на берегу и, не слушая возгласов протеста, затолкали в звездолёт.
Тогда память ко мне и вернулась. Вспомнил я тогда, что не бежал из лагеря. Стал кричать: «Зачем вы меня вообще откопали? Кто вас просил? И почему сейчас не даёте расстаться с жизнью? Оставьте меня, наконец, в покое!». А у них один ответ: «Если объект наблюдения опасен для самого себя, он должен быть под нашим контролем. Так сказано в инструкции». Я им: «Чёрт бы подрал ваши инструкции!». Хотя в принципе я человек спокойный, чертыхаться в общественном месте не в моём характере. Но тут как прорвало. Тогда мне сделали укол, и я отключился.
Последующие дни я помню плохо. Мне опять что-то кололи, отчего я много спал, а бодрствуя, с трудом воспринимал реальность, едва сознавал, кто я такой, и что здесь делаю. Про свалившееся горе я, конечно, помнил, но было ощущение, что это произошло не здесь и со мной, а с кем-то когда-то в неведомом где-то. Цимляне старались не упускать меня из виду не ни минуту, но меня это не волновало. Пусть что хотят со мной делают – мне было всё равно.
И такого вот безучастного они меня посадили в звездолёт, мы отстыковались от станции, куда-то полетели. Неделю болтаемся в космосе. Потом я не выдержал, спрашиваю: «Куда мы вообще летим?». До Земли-то мы летели не больше суток. Оказалось, наш путь – к звезде, которая по-нашему называется Канопус. У них там на исследовательской станции случилось ЧП – нянды напали, перестреляли половину исследовательского состава.
- А нянды – это кто? – не удержавшись, перебила я рассказчика.
- Это такие зелёные, похожие на медуз, с планеты Нянда. У них с цимлянами ещё с древнейших времён звёздные войны. Свою планету довели до экологической катастрофы, теперь на Цимель позарились. Несколько раз оккупировали, потом цимляне их в шею прогнали. Тогда у них вроде было перемирие, но нянды начали его потихоньку нарушать. Не знаю, как у них сейчас. Если цимляне по своему биологическому составу похожи на нас, землян, то нянды – они принципиально другие. У них тело на восемьдесят процентов состоит их серной кислоты.
- Потому, наверное, они такие злые, - предположила я.
- Возможно. Хотя люди, как я имел возможность убедиться, порой ничуть не добрее… Да, на чём я остановился? Перестреляли нянды половину сотрудников станции, кадров не хватало. Было принято решение прикомандировать часть исследователей с ближайшей. А ближайшая – в Солнечной системе, то есть, та, на которой я имел честь находиться.
А ещё у них на Канопусе нашлись живые организмы. Не на самой звезде, конечно, а на пятой планете. И притом от самих цимлян они немного отличались. Вот и решили, видимо, взять живого с третьей от Солнца. Проверить: вдруг у нас общие предки? Конечно, можно было просто привезли биологический материал, но когда объект исследования рядом, узнать можно гораздо больше.
Мало-помалу изучение системы Канопуса и жизни в ней меня увлекли. Цимляне, заметив мой интерес, всё больше доверяли мне разную работу. Что самое интересное, на пятой от Канопуса действительно есть жизнь, похожая на земную. Нет, людей там нет – в контакт можно вступить разве что с динозаврами. У них-то не было ледникового периода, вымирать им пока не от чего.
Свои исследования я записывал на электронных носителях. Чем-то они похожи на современные компьютеры. Но во времена моей молодости компьютеров не было. Поэтому мне пришлось долго вникать, что да как. Записи я вёл на своём родном, с земными названиями. Цимляне обещали вскорости вернуть меня на Землю. А поскольку я был не просто объектом наблюдения, но и активно им помогал, память мне обещали не стирать. При активном сотрудничестве инструкция этого не позволяет.
- Поэтому Вы так хорошо всё помните?
- Да. Вернули меня в Варшаву, оставили копию записей, как и обещали. Война к тому времени уже давно закончилась. Пока я летал к Канопусу и обратно на сверхсветовых скоростях (до встречи с цимлянами я был уверен, что это невозможно, по законам физики), Земля, по теории Эйнштейна, ушла на много лет вперёд. Вот и вернулся я, слишком молодой, чтобы быть чудом спасшимся Эдмундом Варнецким, но вполне подходящим
