Я подбирал никчемную мелочь, но она завела отдельный ящик и тщательно хранила и ножик с янтарными вкладками с Куршской косы, и божка с Байкала, и гадательную голову из Иволгинского дацана и, особенно, сувенирные раковины с побережья моря, где начиналась наша любовь. Эти [/b]ракушки
разыщут меня хоть в Америке, которая, по их мнению, завербовала и финансировала изменника, хоть под землей. «Мы выкопаем твои кости и бросим их бродячим собакам». С ума сошли. Два раза мне мазали дверь всякой дрянью, рисовали свастику. Сколько разной ерунды приходило на почту, уж не говорю. Это тогда я решил ограничить контакты до предела - но двоюродному брату связь оставил: все-таки родня, не чужой человек, и теперь пожинаю плоды своей оплошности - или предусмотрительности? Вот они, плоды, райские яблочки, очень симпатично улыбаются ямочками на щеках. «Петр сам теперь общается со мной, как шпион, идущий на явку», сердито говорю я. «Он же раззвонил, что порвал с родственником-предателем все отношения. Даже по радио выступал - возьми и ляпни: «У меня больше нет брата». «И ты после этого с ним видишься?» «А почему нет? Он просто хочет выжить - и я тоже.... А потом - он яркий выразитель современной российской мысли и настроений, такой, знаешь ли, концентрированный... Пусть говорит, что хочет». «А ведь Петр тебя любит, - почти шепчет Таис. - Есть еще люди, которые тебя любят». «Ну и с чего такие выводы?» «Как ты думаешь, почему вдруг я кинулась искать тебя? Не сочти уж за пренебрежение, но после стольких лет разлуки я бы потерпела еще год-другой... Если бы не одно «но». Девушка достает из сумочки зеркальце и начинает смотреться в него. Мне женщины в такие моменты напоминают птиц. Я жду продолжения: пусть сама скажет «Б», коль прозвучало «А»; похоже,
я не вижу, что будет потом». Услышав эту фразу, прозвучавшую, как мрачный удар колокола, я еле сдержал вздох-всхлип облегчения; нервы к тому моменту были ни к черту, так я боялся, что ты заупрямишься. Господи, как я обрадовался! И вот теперь оказывается, что после аборта ты больше не сможешь рожать. Что за дикая ситуация! Подлая жизнь. Подлые врачи, подлый твой организм! Я этого не хотел, дорогая, любимая Таис! Я просил лишь отсрочки. Я думал так, и тут увидел тебя в окне - расплывающаяся, призрачная фигура, общий контур без деталей - но ты подняла руку и помахала ею, и тогда я бросился бежать - без оглядки. Боюсь, что ты увидела постыдное сверкание моих пяток, потому что помню еще такую сцену: звонок после нескольких дней молчания. Я сидел на кухне в одних трусах и писал, без помех наслаждаясь процессом творения - молотил пальцами по клавишам первого своего компьютера, громоздкого ящика, занимающего весь стол. Поднял трубку, услышал прохладный голос и заорал: «Ты где?» «Я у родителей», вдруг сообщила Таис. «Поехала из больницы сюда...» «Господи, я сижу и жду, места себе не нахожу, почему ты не сказала мне? Я бы приехал встретить. Я так ждал...» Таис сделала паузу - я слушал шуршание, пощелкивание, дыхание разделившего нас пространства. Оно оказалось слишком большим, это пространство, размером приблизительно со вселенную, которую
она холила и лелеяла, любила приставить к уху - своему или моему, и жмуриться, как котенок: «Послушай, шумит...» Я покорно слушал. «И вправду шумит». «Хочется на море...» «Давай подумаем». И думали. Как только мы смогли вздохнуть свободнее, мы стали путешествовать при каждом удобном случае. Мы летали в Геленджик, Челябинск, Иркутск - и везде любили друг друга, и везде ночью получался звездопад; а днем мы ходили и смотрели - я никогда не проходил столько километров, как в этих поездках. Ты совала нос в каждый закоулок и умела находить нестандартные формы для, казалось бы, обыденных видов и явлений - забавное граффити, живописные развалины старинного деревянного дома, необычный ракурс банального моста, выразительные позы прохожих... «Тебе бы сказки писать», посмеивался я. «А что? Неплохая идея», подхватывала Таис. «Вот возьмусь за перо и стану известной, как Туве Янссон. Буду содержать тебя. И будешь ты - содержан!» Я корчил свирепую рожу и бил ее подушкой. Как-то гаденыш Петька решил провести эксперимент, чтобы, как он позже объяснил, выяснить - совсем ли я «пропал для общества» или еще на что-то гожусь. С этой целью он принялся подпаивать меня на одном из сборищ, причем лил в рюмку исключительно крепкие напитки. Мы сначала не обращали внимания, а потом я сильно опьянел. «Поедем домой», упрашивала Таис. «Хватит,
мы подходим к сути разговора. Медлить она не намерена; всегда предпочитала не ходить вокруг да около, а братьбыка за рога: «Петька - он же всех знает, со всеми дружит. Он и с Н общается». «Да, этот кретин делал с братом интервью...» «Позавчера Петька явился ко мне в полночь, сильно пьяный и очень взволнованный. Я пришла после выступления, неудачного - народ почти не ходит, дорого. Пустой зал, люди не слушают... Огорчилась. Хотела выгнать Петра и побыть одной, да он так решительно протопал на кухню и там обосновался, укоренился, потребовал коньяку... Я поняла, что он пришел не просто так. Полночи молол какую-то чепуху - что ты всегда был идиотом, глупцом, иисусиком, который ни фига не понимает жизни, не знает, к какому берегу пристать... Он говорил, что ты края не видишь. Что ты перешел черту... Потом швырнул рюмку на пол, разбил... и сказал, что пил с Н, и тот... Ты знаешь, что Н тебя всегда ненавидел, хоть вы и не знакомы? Я ему перед свадьбой, дура, рассказала про тебя - мол, лучшие дни с тобой провела. Он и озверел, даже соизволил объяснить, почему. Я его спросила: «Ты ударил меня, скажи хоть, за что бьешь?» «А чтобы ты своего … забыла», - орет. - «Потому что с ним ты была счастлива. Чтоб знала теперь свое место»... Н, короче, ликовал и рассказал Петьке, что с тобой покончено...» Таис
еще никто не научился преодолевать. «Я пока не приеду», вдруг выпалила ты. «Я не могу... Понимаешь, я пока не могу... Мне нужно взять паузу... Привыкнуть». Вот тогда я понял, что это конец - показалось, что это конец света, впрочем, самое противное, что я ждал подобного исхода и даже надеялся - не на разлуку, нет - на то, что мука закончится хотя бы так. Когда человека пытают, он в равной степени жаждет жизни и смерти, ибо освобождение несет и то, и другое - мои чаяния были схожи: освободиться любой ценой; а про твои судить не берусь: чужая душа все-таки потемки. Не нужно никаких гигантских волн над Атлантидой. Нужно, чтобы ты позвонила и сказала, что не приедешь. Как все просто-то! Никогда не надо ничего усложнять. Впрочем, вру - волна была. Стоя в прихожей нашей крохотной квартиры с трубкой в потной руке, я увидел огромную, прозрачную массу одиночества и пустоты с какой-то мерзкой белой пеной сверху; она изогнулась и рухнула с неслышимым грохотом, и я захлебнулся в твоем отчаянном крике: «Я люблю тебя...» И повесил трубку, утопленник. В ответ ничего не сказал. Перечитал все написанное за утро - пакость, а только что казалось гениальным текстом. Ткнул больно пальцем в «Del» и жал, пока не стерлись все строчки до единой. Поглядел вокруг. Все понял. Впервые в жизни я с небывалой ясностью испытывал такое пронзительное чувство потери, ясности и вины - и знаешь что? С этим оказалось возможно справиться! Как я справлялся? Грешен - побегал по бабам. Здесь ты сыграла со мною злую шутку, девочка -
поехали!» «Видишь, что бабы с мужикамделают», нашептывал двоюродный брат. «Ишь, командиры в юбке! А по какому праву? Спокойно погулять раз в год - и то нельзя. Ну что - ты послушаешься, барашка? Бе-е-е!» Видимо, жила внутри меня пакостная мелкая гадина - так тихо сидела, что до сих пор мы и не подозревали о ее существовании; а тут проснулась, подняла уродливую голову и явилась во всей красе. Меня аж вздернуло; кажется, Петр сам не ожидал такого результата: я внешне еще виделся вменяемым, хотя морду уже изрядно перекосило и отвисли губы, но на самом деле пребывал уже в беспамятстве. «Бабы? Сссуки. Чтобы я слушался каких-то баб?!» я схватил бутылку и начал лить не в рюмку, а в чашку, и, прежде чем меня успели остановить, осушил гигантскую порцию до дна. «Ненавижу баб. Свобода! Сво... Таис! Где ты, сволочь! Я сейчас тебе покажу, кто я такой!» Бледную Таис уволокли к соседям и оттуда отправили домой; она не хотела ехать без меня, с трудом уговорили. Я буянил долго, подрался, мы с Петром в обнимку шатались по ночному безлюдному городу и горланили песни, пока запал не вышел и я не иссяк. Мучительно трезвея, с дикой болью в башке, в полубессознательном состоянии я явился в нашу крохотную обитель, загремел вещами, что-то уронил, что-то разбил и грохнулся поперек кровати и живота Таис, поставив ей изрядный синяк. Утром я долго не решался открыть глаза - был уверен, что она
делает паузу и вертит в руках зеркало, не знает, куда девать небольшой милый предмет. Мне хочется забрать зеркало у нее из рук - говори, говори, ну же, быстрее, чего ты ждешь? «N сказал, что добился своего: тебя собираются через несколько дней брать. Кажется, за экстремизм...» девушка глядит круглыми, как у совы, глазами, в которых бьются молниями золотые всполохи. «Петька, конечно, все рассчитал. Он правильно понял, что после такого разговора я кинусь тебя искать. Он ушел, и я нашла на столе бумажку с твоим мэйлом...» Мне кажется, или последние слова Таис звучат в абсолютной тишине? Все застыло, как стоп-кадр в кино - замолчали местные алкоголики у стройки, группа болельщиков за угловым столиком, и даже известный писатель, который незадолго до того зашел за ежедневной порцией пива с чипсами. Заглох шум, проникавший в рюмочную через большие пыльные окна; застыла на полувзмахе старинная дверь с ногой посетителя в стоптанном ботинке и протертых в колене брюках. Габаритная румяная тетка за стойкой замерла вполоборота к пивному крану, в котором замерзла янтарная жидкость - рядом на тарелке громоздились без движения горка серых котлет, порция яйца под майонезом и коробка с масляной селедкой. Пылинки в солнечном луче прекратили плясать, сложившись в мраморный узор. Желтая, как яичный порошок, машина такси встала, мигая «аварийкой», напротив окна, на котором неподвижно сидела и тягуче жужжала жирная муха. Таис сидела, выпрямив спину, с бледным и тревожным лицом -
[i]после наших звездопадов наслаждение от секса получалось настолько ненастоящим и сиюминутным, что я быстро прекратил подобные эксперименты. Женщины оборачивались фальшивкой, подделкой. Обнимая их, я не мог отделаться от ощущения, что дотрагиваюсь до резиновой куклы - довольно неприятно, надо сказать. Бедные девушки не виноваты, они относились ко мне с искренней симпатией и влюбленностью. Это мой комплекс. Это я забывал их в тот момент, когда надевал брюки. Некоторые проявляли потом настойчивость и изрядно надоедали; приходилось даже грубить, чтобы отвадить назойливых поклонниц. Кроме того, я набрал работы вдвое больше прежнего - мое имя благодаря брату в определенных кругах знали и давали заказы с удовольствием. Ох, и развлекался я! Я писал статьи и речи для всех желающих; за такое
