Остановка по требованию случилась возле ржавых зарослей сирени. Деду мешал думать мочевой пузырь, ложно сигнализируя ему прямо в голову о своих переполненных чувствах.
Мы выбрались из желтушного "Москвича", каждый сознавая, что простая и естественная процедура затянется минут на пятнадцать, пока дед не выдавит по капле из себя раба полностью.
Далеко за козой, пришвартованной пеньковой веревкой к околышу, лоснилась и трепетала в прицеле не прищуренного глаза туманная нива, которую со степенной важностью зажевывал у пунктирной линии горизонта ненасытный овраг.
Никто и ничто вокруг, кроме меня, козы и деда, не пыталось нарушить природный баланс.
Гармонию и вечность можно было сосать не отрываясь от производства отходов жизнедеятельности.
В образовавшиеся пустоты разом хлынули на молекулярном уровне тоска и усталость, точно после оргазма, и желание навредить своему здоровью крепкой папиросой.
Треща перьями, низко над головой пробаражировал волну пряного воздуха замученный любопытством огромный ворон, затем, развернувшись на "пятке", он решил показать мастер-класс, но не справившись с "бочкой", рухнул в копну тонких ветвей сирени.
Дед, я и коза внимательно отследили траекторию его позорного падения.
Притихнув, ворон быстро провел работу над ошибками, гортанно ругнулся не по-нашему, отряхнулся и, гремя листвой, предпринял неуклюжую попытку выбраться наружу.
- Пижон, - удовлетворенно обратился к ворону дед, - довыпендривался! Злишься, что сегодня остался без яйца?
- Какого? Левого или правого? - полюбопытствовал я.
- Ой, когда же ты умнеть начнешь? Ждать замучился, - с сожалением швырнул в мой адрес дед, но тут же, как для самого догадливого, пояснил: - Без куриного яйца! Он из нашего курятника яйца таскает! Пойди, скорее башку ему отвинти, пока не очухался!
- Почему я?
- Ой, простите! А кто? Видишь, у меня руки заняты - в жесткой сцепке с жизненно важным органом? Я нахожусь в травмоопасном положении.
Совсем сдал дед. А ведь еще недавно струя под мощным напором била из него тугим веером и сшибала с прибитой, точно стихийным бедствием, травы кузнечиков, стрекоз и бабочек.
И сам он, помнится, стоял на позиции величаво и гордо, с высоко поднятой головой, грациозно поддерживая то, что и поддержки не требовало, потому что вместе с ним прошло испытания двумя мировыми войнами, революциями, продразверсткой, электрификацией, коллективизацией, индустриализацией... и осталось с дедом преданным выбранному однажды и навсегда верному курсу ВКП(б).
Но даже из уважения к их былым, совместным заслугам, палачом ворона становиться мне было лень.
- Может, как положено, сперва исполним его последнее желание? - попытался я оттянуть минуту казни.
- Знаю я его последнее желание, - остался непреклонным дед: - Опять запросит самогону. Этот лазутчик у меня из погреба уже три бутылки стащил. Считай, за два месяца полтора литра отхлебнул. Никакая птица не выживет, а этому хоть бы хрен!
Ворон, услышав знакомые слова, вытянул шею, повернул клюв в профиль, повращал фиолетовым глазом и вдруг голосом Шмуля Мандата членораздельно проскрежетал:
- Сам такой! Хр-рен, накинь стопар-рик! - и добил просьбу, протяжно спев: - Четве-ерртые су-утки пыла-ают стани-ицы...
- Вот, убедился? За последнее желание Родину продаст и не поперхнется.
- Повадки, как у Шмуля Мандата, - решил я подыграть деду: - Этот ворон, наверное, ашкенази или сефард из Ливанского Сепарваима. Легко владеет идиш и фарси. А, может, он марран ( с древнееврейского "марран" - свинья), обращенный в христианство, или обрезанный хищник из княжеского рода хазар? Никто же сейчас не знает, как выглядели хазары. Скорее всего, они так и выглядели.
- Да что ты можешь знать про обрезанных воронов?- возмутился дед, но стойку не поменял, лишь крепче зафиксировал жесткую сцепку.
- Кое-что знаю: почерпнул из словаря Граната и Генриха Гирша. Вороны - огромная живая сила, скитающаяся по миру и творящая драму в жизни человечества.
А, еще: геном высокомерия, не позволявший относиться к цивилизации дикарей иначе, чем со снисходительным презрением, сыграли с воронами дурную шутку! - покрасовался своими знаниями я перед дедом Пердяком:
- Кстати, у нас, в Прикамье, старых воронов называют коганами или каханами, что с древнееврейского значит "священник", - забросил я деду пятачок, вспомнив, как Элевсестр мне однажды рассказал, что его дед Шмуль Мазок по прозвищу Мандат был евреем не простым, но кастовым. Мать Мандата, прабабка Элевсестра, носила фамилию Коганович.
Эта фамилия тянется ко времени Вавилонского пленения евреев, когда, после их изоляции от северных племен Бней-Исраэля, священнослужение перешло к роду Садока, и евреи, сами того не подозревая, произвели революционный переворот в своей религиозной практике. Они построили Синагогу, где в отличие от храма, не обязательно было совершать жертвоприношение в виде сожжения животных, и даже службу не всегда полагалось вести священнику.
И, вообще, семидесятилетие Вавилонского пленения было для евреев самым благостным временем, если не считать годы пленения Советской Властью тысячелетия спустя.
В Вавилоне евреям построили дома и отвели участки плодородной земли с фруктовыми садами и виноградниками. Им разрешили оставить при себе золото и драгоценности, которые они вывезли из Иерусалима. Вавилоняне испытывали перед евреями благоговейный трепет. Но евреи, как всегда, этого не оценили.
Старческий синдром недержания газов не позволял деду Пердяку долго говорить в повелительном наклонении. Приходилось ему часто вставлять в свою мерно текущую речь междометие "Ой!"
- Но Шмуль Мандат, ой, простите, - явление иного порядка. Агрессивный жид, ой, ой, ой, простите, получил Власть от родственников из большевистской Москвы, - стараясь сильно не волноваться поделился со мной воспоминаниями дед: - Конечно, он не носил тефилинну на руке или на лбу коробочку со свитком благодарения, но Мезузу - футляр, прикрепленный к внешнему косяку с надписью "И возлюби Господа Бога..." - я видел собственными глазами.
В первый же месяц 1918 года Мандат начал строить в деревне коммуну по образу и подобию еврейской общины, объявив себя эксилархом с полномочиями Верховного комиссара, Наси (князем) и Вторым анонимным пророком Совдепии. Назначил Якова Свердлова своим шамашем - помощником - и Рош ха - кнессету.
К двадцатому году он уже стал Мекубалимом - вождем и учителем районного значения, построив 25 коммун-гетто (литейня), где выплавил 40 шулле (школ) и переплавил десяток христианских синагог в овощехранилища. Ему до полной победы коммунизма, как считал Шмуль, сделать оставалось совсем немного - все мужское население обрезать поголовно, а у девиц выстричь звезду Давида на лобке с портретами всех его родственников, Красных Вождей, совершивших Октябрьскую Социальную Революцию.
Нет! Ой, простите! Я просто обязан был расстрелять друга. Если не я, то Мандата расстреляли бы не по-нарошку.
- А мне известно, что евреи никогда не были агрессивными рыцарями, но были незаменимыми оруженосцами и снабженцами для воинствующих простофиль. И расстреливать обслуживающий персонал - это гадко, пошло и, значит признать собственную слабость и беспомощность, - упрекнул я деда.
В это время ворон выкарабкался из гущи сирени. На его груди красовались магические знаки Урим и Тулиим - свет и совершенство.
- Ой, простите, допререкались! - шумно оповестил дед: - Теперь придется налить стопарик. Иначе этот гад не отстанет.
- Тебе бы укропу зажевать, дед. Мой терпёж уже на исходе. Зажуешь и опять станешь лихим укропцем. Вот тогда и попререкаемся с удовольствием.
- Укропец? Да ты, парень, еще и хохлов недолюбливаешь? - удивился и дернулся от догадки дед: - Они-то чем тебя допекли?
Вот, именно тогда и там, в поле, лоснящимся от чернозема, возле диких кустов сирени, под вопросительным взглядом привязанной к околышу козы и негодующих криков старого, огромного ворона, я вспомнил всё!
До того, разумеется, вспенивались в памяти отдельные эпизоды красочными картинками, проплывали в негативной раскадровке милые и не очень рожи, но склеиться воедино, чтобы подсказать и помочь очнуться от затянувшегося на годы сна, они не могли.
Неожиданно Время потеряло линейность и кусками торчало отовсюду, точно противотанковые ежи.
Всё, что со мной случилось, представилось мне будущим и, наоборот, чему предстояло произойти, уже давно случилось и забылось, как дурной сон.
- Прежняя жена была хохлушкой, - неуверенно и неохотно признался я.
- Ну и что? Со всяким может случиться, - спокойно отреагировал дед: - Вон, у Балдея жена, вообще, была коренной ленинградкой. И - ничего! Жив до сих пор, - оторвал он руку от пениса и провел ребром ладони по горлу, указав точнее, до какого места жив Дядя Балдей: - Правда, выше остальное пострадало, даже мозг был задет, но по
