касательной, лишь по касательной.
- Самая страшная зараза - это женская стервозность.
- Да, - впервые согласился дед, - но возбудителем заразы всегда был мужик. И - при чём здесь хохлы?
- У хохлушек это проявляется особо остро. Бывшая жена с чувством исполненного долга накатала донос на меня в КГБ на десяти страницах. Да и, вообще, евреев не любят все и не понятно за что, скорее - по привычке, а вот хохлов люто ненавидят только хохлы, прижившиеся вне Украины. Остальные их просто терпят из последних сил вместе с их кастовым величием, точно запах в запущенном клозете. С каким животным наслаждением хохлы-приспособленцы из РСФСР изводят родственников в Украине!
Заодно, до кучи, не чураются отомстить и прочим, по их мнению, недочеловекам. Все доносы на меня написали хохлы, которых я знать не знал, о существовании других не подозревал, а большинство в глаза никогда не видел.
За что, спрашивается? Чем не угодил тому же Чебасику по фамилии Бурко? Мордой не вышел? В комендатуре войсковой части военных строителей, где я подрабатывал корреспондентом малотиражной газеты, трое бдительных офицеров по фамилиям Череп, Скелет и Могила наклепали целую поэму обо мне, вражеском лазутчике, вскормленным антисоветской агитацией и пропагандой, а майор Меженский на карте города обозначил семнадцатью кружками двадцать три притона из которых я изредка выбирался на работу, чтобы заразить и разложить их дружный и сплоченный коллектив военных строителей...
- Просто так доносы не пишут, даже хохлы. Значит, было за что, - съязвил дед: - Сам-то ты не расстаешься с блокнотом. Все время в него что-то заносишь. Донос на меня готовишь?
- Это - другое, дед. Совершенно другое, - не зная, как проще объяснить, я вдруг запел: - Начертал я целый город
Двадцать улиц, сто домов
Зимний город, снежный холод
Расстоянием в семь листов
Здесь есть всё, что вам угодно
От конфет и до ракет
Сытно, празднично и модно
Но друзей пока что нет
Я здесь дворник и инспектор
И пожарный и директор
Есть ли в городе проблемы
Или их в помине нет
Я спешу на эти темы
Сочинить смешной сюжет
И никто бы так не смог
Я - Творец, Создатель, Бог...
Ну, как-то так.
Мне нравится быть Господом Богом. По крайней мере, моя деятельность мало чем отличается от творчества Создателя.
Он придумал человечество, и я насочинял персонажей, которые живут по моему велению и пытаются увернуться от законов, подаренных им мною.
Я готов поспорить с кем угодно, что в созданной мною проекции гораздо меньше иллюзорности, чем в Придуманном Им Мире.Таким Макаром я удовлетворяю свои амбиции Всевластного и Всемогущего Творца: захочу, и одним росчерком пера изничтожу всё село, вживив зубы в одно пикантное место Мурмулетки, чтобы вы дальше не гадали, что значит: "Не было и не будет, а если будет, то весь мир погубит". И не стану искать оправданий на претензии типа: "Почему нарушаю законы Природы?"
Да потому, что я и есть Природа, пусть и неизвестная для всех любознательных персонажей, живущих по моей прихоти.
Я же Бог! Я всех вас написал и тут же стер ластиком.
И что вы со мной сделаете, какой молитвой ублажите меня, люди!, человеки!, персонажи!, если мне ваши рожи чем-то не понравились?
Мы вернулись в машину. Дед долго молчал, нервно постукивая тростью о половичок, потом не выдержал и поделился сомнениями:
- Всё же я не вижу разницы между твоими доносами и доносами на тебя.
Вновь пускаться в объяснения мне не хотелось. Я любовался в зеркале заднего вида клубами черной пыли, догонявшими автомобиль.
Подозрительно громко гудели колеса.
Я совсем недавно сел впервые за руль - здесь же, в селе, успел дважды загнать оранжевый "Москвич" в кювет, трижды проколоть баллоны, однажды в глубокой траншее оторвать рессору, поставить на крышу рабочую "Чахотку", за что услышать от тестя приговор: "Эх, никогда тебе не научиться водить, даже трехколесный велосипед!", и поэтому своей сверхзадачей считал, садясь за руль, во что бы то ни стало живым доехать до пункта назначения.
Кроме деда, всем близким и дорогим сердцу родственникам, Егор Борисович строго-настрого запретил садиться пассажирами ко мне.
А дед, видимо, своё отжил, и напугать видом камикадзе в полный рост было его очень трудно, как бы я не старался.
- Ты чего обливаешься пОтом, точно диабетик? Язык заправь в рот, а то весь руль облизал и панель залил слюной. Выпрямись, хватит стучаться головой о ветровое стекло! - давал он обычно четкие и правильные указания в дороге: - Не пялься на рычаг переключения скоростей! Иногда поглядывай на дорогу, вдруг её уже нет!
- Куда она денется, если у нас бескрайние поля - это и есть дорога? - огрызался я и смахивал пот с лица.
- Ну, тогда - колея, - поправлял себя дед.
Колея - да! Колея - это серьезно!
Но однажды я умудрился выскользнуть и умчаться в свекольное поле из такой колеи, что Толька Карасёк, не поверив своим глазам и трижды неудачно попытавшись повторить мой трюк, ушел в недельный запой с диагнозом депрессивный психоз и вышел из запоя лишь тогда, когда я застрял в канаве, возле третьего зернохранилища.
- А я уже, вопреки здравому смыслу, начал свыкаться с постулатом, что новичку всегда везёт, - счастливо заявил заслуженный механизатор.
- Всегда везёт только Тольке! - тут же огреб он от деда: - Доставай и цепляй трос к своему трактору! Мы сегодня - в новых сатиновых трусах, нам пачкаться нельзя.
Спидометр отмерил расстояние от дома в девять с половиной километров. Мы въехали на пригорок, обогнули слева кладбище, проехали еще пару километров под тяжкие вздохи деда о своей Семахе и семи школьных работницах, поджидавших его под мостом, и уткнулись в свинокомплекс из трех сараев, собачьей будки, трухлявого загона и избы, повисшей в мертвой хватке на печной трубе.
Ворон уже поджидал нас, растелешившись на косом штакетнике и выбивая бронированным клювом черную пыль из гузки.
- Дали кругаля, - упрекнул я деда, мотнув головой в сторону нашего дома, - тут, по прямой, через овраг и по мосткам - не больше километра.
- Тебе-то какая забота? Не на себе везешь, - отчитал меня недовольный дед.
Ворон оторвал голову от своей задницы, повертел гневным оком и сказал:
- Да! Какого хера?
На фоне потрепанного лоскутного одеяла, героически накрывшего амбразуру дверного проема, образовалась из пыли и света не менее лоскутная Мокоша, предусмотрительно приставив козырьком ладонь к бровям.
- Ты, Боря, капни молодому человеку ладана под язык. У него черти во рту камерным пением занимаются, - посоветовала она деду и также вдруг растворилась в столбе пыли.
Мы вошли в дом, с трудом пробившись в сенях сквозь зажелированную толщу запахов гнилого картофеля, мочевины и печёночной отрыжки, отпущенной больной панкреатитом и пародонтозом.
Дед отдышался, хлопнул себя по-лбу, признался, что оставил в машине туесок, развернулся и ушел, а Мокоша, еще пристальнее вглядевшись в меня, почетного гостя, вдруг спросила:
- Я тебя знаю?
- Не знаю, знаешь ли ты меня, но знаю, что знать-не знаю и знать не желаю о том, что знаешь ты меня или не знаешь, - чеканя каждый слог, показал я зубы Мокоше в своей вымученной этикетом улыбке.
- О, как взбутетенился! - обрадовалась приветствию Мокоша: - Очень ты похож на одного молодого человека, который когда-то давно сменил Элевсестра. Или не похож? Или сам и есть тот молодой человек? Темно тогда было, хорошенько я не разглядела. А потом ты шемером обратился в Прудовика. Или это не ты обратился? Немедленно признайся, а я никому не скажу, даже деду.
- Вечно меня с кем-то путают. Нет. Я
