Понары. Дневник Саковича и остальное

откуда кто родом, то им он задавал один вопрос — о профессии. Не  знаю, как случилось, что Юрий Гудкин, человек, бывавший в
       переделках, безрассудно заявил, что он инженер-строитель. Надо  сказать, что немцы в первую очередь истребляли интеллигенцию.
       Штурмфюрер пришел в необычайно веселое настроение. Он потирал руки от удовольствия: ”Зачем вас сюда прислали?
       Мы вам дадим работу по специальности. Снять с него кандалы”. Его вывели из ямы. Костя Жарков и еще один военнопленный
       сказали, что они студенты. Штурмфюрер был в восторге. Заявив, что  немцы высоко ценят науку, он приказал снять с них кандалы.
       Их вывели наверх и всех расстреляли. Остальных отправили к нам.
      
       Провокаторство, садизм, цинизм немцев были поистине невероятны.
      
       Вот рассказ работавшего с нами Козловского.
      
       ”6 апреля 1943 года на Понары привезли эшелон женщин. Немцы пустили провокационный слух, что гетто в Вильнюсе будет
       ликвидировано, а гетто в Каунасе останется в неприкосновенности.  Немцы отобрали две тысячи пятьсот самых красивых и здоровых
       женщин и сказали, что через несколько дней они поедут в Каунас.  Им дали номерки, которые рассматривались как право на жизнь.
       За эти номерки люди отдавали все свое состояние. Эшелон пришел на  Понары. Немцы вошли в вагоны и предложили всем раздеться
       наголо. Женщины отказались, тогда их страшно избили. Затем под  усиленным, учетверенным конвоем их отвели к ямам. Контроль
       следил, чтобы на них не осталось ни одной тряпочки, ни одной  ниточки... И действительно, когда мы раскопали эту яму, то обнаружили
       там две тысячи пятьсот хорошо сохранившихся обнаженных женских трупов”.
      
       Командовал этим избиением Вайс.
      
       Козловский, который был в команде по сбору одежды, рассказал мне такой эпизод.
      
       Вайс всех торопил, только и слышно было: ”Скорей, скорей”.  Открылись двери одного вагона (Козловский стоял у дверей), одна
       женщина при выходе споткнулась и упала. Тогда Вайс сделал знак  всем остановиться, собрал женщин и мужчин и обратился к ним
       с речью: ”Как это могло случиться, что женщина, выходя из вагона,  упала и никто ее не поддержал? Где ваша галантность, ваше
       джентльменство? Ведь эта женщина, может быть, мать в будущем”. Он  читал такую нотацию в течение 10 минут, потом дал сигнал,
       и всех женщин, вместе с упавшей, повели на расстрел.
      
       Был у нас мальчик Беня Вульф, 16 лет. Как-то проехала автомашина,  и Беня Вульф перебежал перед машиной дорогу. Вдали стоял
      
       штурмфюрер и видел это. Он был вне себя, дал свисток, приказал  немедленно собрать всех рабочих. Мы стоим грязные, с лопатами,
       а он учинил Бене Вульфу выговор: ”Как ты неосторожен. Ведь тебе  могли повредить руку, это было бы большое несчастье. Подумать
       страшно, тебя могли убить, это была бы непоправимая катастрофа.  Жизнь — божий дар, никто не имеет права посягать на жизнь.
       Тебе только 16 лет, у тебя все впереди”. Штурмфюрер считал это происшествие исключительно важным.
      
       Исаак Догим нашел в одной яме с трупами свою жену, мать, двух сестер. Это на него так подействовало, что он был близок к
       помешательству. Он и до этого был мрачный и неразговорчивый человек. Немцы глумились и издевались над ним...
       Мотл нашел в яме своего сына. Этот день был самым тяжелым. Когда мы пришли ”домой”, в свою яму, Исаак Догим сказал,
       что у него есть нож, он подкрадется к штурмфюреру и убьет его. Я  его очень долго уговаривал не делать этого, он погубит всех.
       А между тем подкоп был почти готов. Я дал ему честное слово, что он выйдет на волю первым.
      
       Как мы делали подкоп? У нас имелась маленькая кладовка для продуктов. В этой маленькой кладовке мы соорудили вторую
       фальшивую стенку, приладили две доски на гвоздях: дернешь и гвозди отпадают, и туда можно проникнуть. Весь инструмент мы
       нашли в ямах: мертвые помогли нам.
      
       Почва была песчаная, песок вынимался легко, но возникало одно  затруднение — едва песок выберешь, он обваливался с кровли.
       Надо было делать крепь, деревянные подпорки, потребовались доски. К этому делу были привлечены Овсейчик и Канторович.
       Когда нас привезли в Понары, пришлось строить второй бункер, так  как в одном бункере было тесно для всех. Они строили бункер,
       и тайком снимали доски.
      
       Однажды у трупов нам удалось найти пилку для хлеба. Она стала нашим основным инструментом. Мы ее закалили на огне; кроме
       того, мы нашли пачку маленьких граненых напильников. Таким образом нам удалось сделать настоящую ручную пилу.
      
       Подкоп мы вели после своей дневной работы.
      
       Люди приходили с работы, обедали и начинали петь. Песни пели громко, немцы были довольны таким весельем. Я советский
       гражданин, но не знал такого количества советских песен, как  виленские евреи. Они знали содержание всех советских кинокартин,
      
       имена всех советских киноартистов, все песенки из кинофильмов  знали наизусть. Они очень любили песню ”Советская винтовка”:
       ”Бей, винтовка, метко, ловко”.
      
       Абрам как старший рабочий оказывал нам содействие, распоряжался,  чтобы нам оставляли обед. Мы обедали позже, отдельно от других.
       Все отдыхали и пели, а мы сразу уходили в кладовую и приступали к  делу, к рытью туннеля. Вначале работа подвигалась довольно
       медленно. В первой половине февраля копали только я да Каган.  Костя, Овсейчик занимались заготовкой досок. Мацкин помогал
       вытаскивать из туннеля песок и разбрасывал его по полю. Яма, в  которой мы жили, была глубиной в 4 метра, к концу работы яма
       была глубиной в 3 метра 90 см то есть слой вынутого песка достиг  толщины в 10 сантиметров. Сперва мы выкопали шахту, а затем
       стали рыть туннель — штольню. Проход мы делали шириной 70 см., а высотой 65 см.
      
       Работа все ширилась, становилась все более трудоемкой. В это  время у нас было два бункера: мы сделали так, что в наш бункер
       перевели наиболее надежных и активных участников подкопа, а во второй бункер — людей пассивных.
      
       У нас была такая система: сначала клали две стойки и подпорки, — эту часть работы приходилось делать вдвоем.
      
       Один выгребал землю, ставил стойки, другой подавал доски и  отгребал песок. Это была крайне тяжелая работа, два человека могли
       работать полтора-два часа и выходили из подкопа в полном  изнеможении. За эти полтора-два часа можно было поставить 4 доски.
       Тяжесть была в том, что воздуха не хватало, спички, зажигалки не горели. Встал вопрос о проводке электричества.
      
       Когда двое работающих вылезали (это были либо я и Каган или Белец  и Канторович, либо Шлема со своим напарником, его фамилию
       я забыл), в подкоп залезала бригада выбрасывать песок. Люди  лежали цепью на боку, брали горстями песок у головы и бросали его
       к своим ногам. Это была каторжная работа.
      
       Нам удалось провести электричество, выключатель был в комнате у  девушек, в кровати. В кухне мы оставляли дежурного, он смотрел
       наверх, если немцев нет, то можно было работать; как только немцы  показывались, он бежал к выключателю и давал сигнал: надо
       было выползать пулей. Мы ложились и укрывались шинелями. Один  раз, буквально через три секунды после того как мы выскочили
       из колодца и успели поставить доски на место, появился эсэсовец.
      
       Многие отказывались от работы в подкопе, потому что не верили в  успех и, главное, все страшно уставали после дневной каторги.
       Были и такие, которые не хотели уходить из Понар. Они говорили: ”У меня здесь убита жена, убита семья, куда я пойду?”.
       Так говорили пожилые люди, среди них был и раввин.
      
       9 апреля мы наткнулись на корни пней, расположенные  треугольником. Мы стремились, чтобы подкоп вышел на поверхность между
       этих пней, так как это место не просматривалось часовыми. Когда  мы наткнулись на корни, я понял, что мы находимся на правильном
       пути, очень близко от поверхности земли. У нас был железный крюк и  мы протолкнули его немного вверх. Мы почувствовали струю
       свежего воздуха. Я радовался с товарищами и гордился, как инженер, что технически вопрос решен правильно.
      
       У меня был компас, линейка и мы сами сделали ватерпас. Я давал  указания и отвечал за выбор направления подкопа. Надо сказать,
       что в начале апреля люди в подкопе работали через силу.  Раздавались голоса: ”Два месяца копаем, и никакой пользы”. Мы взяли  пробу
       земли и оказалось, что рядом с подкопом имеется яма с трупами. Возникло опасение, что мы можем натолкнуться на трупы.
       Некоторые начали упрекать меня в том, что я неправильно определил направление подкопа. Последние дни были буквально
       критическими днями: только небольшая группа оставалась мне верна.  Мне пришлось проявить настойчивость и волю, и тем больше
       было мое торжество, когда я 9 апреля наткнулся на корни и  почувствовал, что выход найден. Теперь во всей остроте встал вопрос
       — как организовать выход. Мы знали, что кругом немецкая охрана, а  дальше — все было неизвестно. Находятся ли вблизи партизаны,
       — об этом тоже ни у кого не было ни малейшего представления.
      
      
       Зингер знал эту местность. Он мне сказал, что в 14 километрах от  Понар начинается знаменитая Рудницкая Пуща — большой лес,
       и что где-то вблизи должна быть река.
      
       Немцы охраняли Понары необыкновенно тщательно. Однажды у нас  вдруг поднялась тревога: к нам забрел заблудившийся мертвецки
       пьяный эсэсовец. Штурмфюрер пристрелил его на месте. Никто не должен был проникнуть в тайну Понар.
      
       Мы решили идти все вместе по определенному направлению.
      
       Всех заключенных мы разбили на 8 десяток. Над каждой десяткой был  поставлен командир. Этот командир знал состав своей десятки
       и инструктировал своих людей. Я поставил вопрос таким образом: выход возможен только на основании железной дисциплины.
       Я сказал: ”Выбирайте любого командира, я его распоряжения буду беспрекословно выполнять”.
      
       Мне поручили составлять списки. Первые две десятки я объединил вместе. В это число я включил людей, которые больше всего
       работали по подкопу и, кроме того, могли в дальнейшем принести пользу партизанам.
      
       Вот в каком порядке шли люди первой десятки: 1 — Догим, 2 —  Фарбер, 3 — Костя Потанин, 4 — Белец, 5 — М. Зайдель, 6 — Петя Зинин,
       7 — Овсейчик, 8 — М. Кальницкий, 9 — Шлема Голь, 10 — Канторович.
      
       9 апреля все было готово. Мне хотелось уйти 12 апреля, так как  это число — знаменательная дата в моей жизни: день рождения моего
       брата.
      
       Но, к сожалению, 12 апреля светила луна; вот тут нам помог своим  советом раввин. К нему обратился Овсейчик. Раввин ему сказал,
       что 15 апреля будет самая темная ночь