Понары. Дневник Саковича и остальное

сбежать. Остальных отправили на "базу". Еще говорили,
      что таких эшелонов в том месяце прибыло около семи. Говорили
      также, что применены специальные меры конвоирования, чтобы в
      будущем не повторялись случаи, подобные тому, свидетелем кото­
      рого я был.
      
      'Ожел Бялы" 1945
      ,
      No35 (170)





      
      
       6.
      
      
       ПОНАРЫ (Рассказ инженера Ю. Фарбера). Подготовила к печати Р. Ковнатор.
      
       ПОНАРЫ (Рассказ инженера Ю. Фарбера).
      
       Подготовила к печати Р. Ковнатор.
      
       — Я по профессии инженер-электрик. До войны я жил в Москве,  работал в Научно-исследовательском институте связи и заканчивал
       аспирантуру по специальности.
      
       С первых дней войны я находился в рядах Красной Армии.
      
       Осенью 1941 года я попал в окружение и после блуждания по лесам и попытки выбраться к своим был захвачен немцами.
      
       Один из немцев, посмотрев на меня, сказал: ”Этому в плену  мучиться не придется — он еврей и сегодняшнего заката уже не увидит”.
       Я все понял, так как владею немецким языком, но не подал и виду.
      
       Нас, большую группу пленных, повели на пригорок, окруженный  колючей проволокой. Мы лежали на площадке под открытым небом;
       по сторонам стояли пулеметы. Через три дня нас заперли в товарные  вагоны и повезли: не давали ни еды, ни воды, не отворяли дверей..
       . На шестые сутки нас привезли в Вильнюс. В вагонах осталось  очень много трупов. Восемь тысяч пленных поместили в лагерь,
       в Ново-Вилейку, около Вильнюса. Люди жили в бывших конюшнях без  окон и дверей, стены были в огромных щелях. Начиналась зима.
      
       Пищевой рацион был таков — килограмм хлеба на 7 человек, но часто  хлеба не давали: немцы привозили смерзшуюся глыбу картофеля
       с грязью, льдом, шелухой, соломой. Ее бросали в котел,  разваривали до состояния крахмала, пленный получал пол-литра баланды.
      
       Каждое утро из всех бараков вытаскивали мертвецов. К яме волокли  трупы, их слегка присыпали хлорной известью, но не закапывали
       ибо на другой день в эту же яму сбрасывали новую партию трупов.  Бывали дни, когда число трупов превышало полтораста, нередко
       вместе с трупами в яму бросали еще живых людей.
      
       Немцы называли нас подонками человечества ”унтерменш”. Однажды за какую-то ничтожную провинность немцы приказали двум
       пленным лечь животами в лужу, которая уже покрылась тонким льдом.
      
       Их оставили на ночь, а они ведь лежали голые, и они замерзли.
      
       У меня в памяти остались две даты — ночь с 5-го на 6 декабря 1941  года и ночь с 6-го на 7-е. У меня был товарищ, молодой парень
       20 лет, украинец — Павел Кирполянский. В нашем бараке было  холодно и чтобы согреться, мы ложились на одну шинель, а сверху
       покрывались другой, и спали в обнимку. Мы были усеяны паразитами.  Сыпной тиф косил людей. В эту ночь мы лежали, обнявшись
       с Павлом. Внезапно я был разбужен, чувствую, что он порывается  бежать. Я положил ему руку на лоб и сразу понял в чем дело. Павел
       горел в жару, в бреду он меня не узнавал. Оставлять его без  шинели нельзя было. Я его обхватил и держал крепко в своих объятиях
       до утра...
       Утром он умер, его поволокли в яму... Однако я не заболел тифом.
      
       В ночь с 6-го на 7 декабря с двух сторон возле меня лежали  украинские парни. Мы обнялись, мне было тепло, и я крепко спал.
       На рассвете раздается свисток, я стал толкать своего соседа  Андрея. Он не отзывался, он был мертв. Я стал будить второго соседа
       — Михайличенко. Он тоже был мертв. Оказывается, эту ночь я спал рядом с мертвецами.
      
       Мысль о том, что я останусь жив и буду в Москве меня никогда не покидала.
      
       Я заставлял себя умываться и даже бриться. В бараке был  парикмахер. Он изредка брил военнопленных и в качестве платы взимал
       одну картошку. В этот день, 7 декабря, меня ожидала большая  удача: мне попалась в баланде целая картошка. Я решил побриться.
       Когда я протянул парикмахеру картошку, выловленную из супа, он  посмотрел на меня и сказал: ”Не надо”... Я спросил: ”Почему?”
       Он ответил: ”Ты все равно на этой неделе помрешь, кушай сам”.
      
       Прошла неделя. Я снова пришел бриться. Парикмахер был поражен,  увидев меня: ”Как, ты еще жив? Ну ладно, я тебя еще раз побрею
       бесплатно, все равно ты скоро помрешь”. Когда, однако, я пришел в  третий раз, то парикмахер сказал: ”Я тебя буду брить бесплатно,
       пока ты не умрешь”.
      
       К новому году я уже не мог ходить — у меня был голодный отек.  Пальцы на ногах сначала почернели, потом мясо отваливалось и были
       видны кости на пальцах.
      
       Выделенный из пленных переводчик, ленинградский студент Игорь Деменев, — впоследствии он с товарищами убил немецких
       охранников и бежал, — помог мне попасть в лазарет при лагере.  Среди нескольких деревянных бараков, в разрушенном кирпичном
       домишке, переводчик и несколько врачей-военнопленных организовали лазарет. Ко мне врачи отнеслись хорошо.
      
       Заместителем главного врача был доктор Евгений Михайлович Гутнер  из Сталинграда. Он отнесся ко мне с братским сочувствием и
       заботой. К маю месяцу я научился ходить, в июне мог подниматься  на второй этаж. Лазарет был единственным местом в лагере, куда
       немцы не заглядывали, так как боялись тифа и туберкулеза. Меня не  выгнали из лазарета, а сделали уборщиком. Смертность была
       огромная.
      
       В этом лазарете я прожил до конца 1943 года. Количество  военнопленных все уменьшалось. Из привезенных восьми тысяч осталась
       в живых небольшая горсточка.
      
       Немцы использовали пленных на работах за пределами лагеря. Жители подкармливали военнопленных.
      
       Военный врач Сергей Федорович Мартышев шел на величайший риск, чтобы спасти возможно большее количество людей.
       Под разными вымышленными предлогами он задерживал людей в лазарете, оказывал им всяческую поддержку.
      
       Когда мы узнали о Сталинграде, это произвело огромный поворот в настроении военнопленных и гражданского населения,
       все поняли, что война немцами проиграна.
      
       Отрезанный от всего мира, наш маленький коллектив тоже включился в борьбу против немецких захватчиков.
      
       Для немцев писали листовки, некоторые на немецком языке писал и я. В одной листовке я писал: ”Господь бог дал немцам
       три качества — ум, порядочность и национал-социализм, но никто не  обладает больше, чем двумя достоинствами. Если немец умный
       и национал-социалист, то он непорядочный, но если он умный и порядочный, то он не национал-социалист”.
      
       В другой листовке было написано просто: ”Гитлеру капут?.
      
       Мы написали до двадцати листовок, они пользовались успехом. Наша  смелость все возрастала. Часто в 12 часов, как только погаснет
       свет, мы начинали петь Интернационал. Немцы неистовствовали,  применяли всяческие репрессии, однако ”виновных” им обнаружить
       не удавалось.
      
       Мое здоровье понемногу крепло, хотя Сергей Федорович и считал это  чудом. По-моему, главное было в моей внутренней убежденности,
       что я должен дожить до победы. Я мобилизовал все свои физические и  душевные силы. Я сам держал себя в строжайшей дисциплине.
       Хлебный паек в 150 граммов я делил на 20 ломтиков, а потом  научился делить на 40. Это были немецкие хлебцы овальной формы.
       Хлеб выпекался из спецмуки, в нем было много древесных опилок. Один хлебец делили на 7 человек, из своей порции я делал
       40 ломтиков, тонких, как папиросная бумага. Нам привозили хлеб в 5 часов вечера, я растягивал свою порцию на 5 часов.
       Я брал ломтик, насаживал на деревянную палочку, подносил к печке, поджаривал и в таком виде ел.
      
       При лазарете был небольшой сад; на его территории нельзя было  найти ни одной травинки, ни одного листика. Даже кора с деревьев
       съедалась.
      
       Изредка нас водили в баню. В бане выискивали и ловили евреев.  Однажды немец привязался к одному пленному и говорит: ”Ты еврей”.
       Немец записал его номер, чтобы доложить начальству. Военнопленный Ваня Нижний решил спасти товарища. Он улучил момент,
       и в какую-то долю секунды успел переменить записку с номером.
      
       В бане мылись поздно вечером, а на следующее утро с доносчиком  произошел конфуз. Вызванный парень оказался русским, и к нему
       никак нельзя было придраться.
      
       В конце 1943 года начались новые проверки, вылавливали евреев. Всех выстраивали и заставляли раздеваться, нашим врачам
       поручили быть экспертами.
      
       Сергей Федорович категорически сказал: ”Режьте меня, делайте что  хотите, я экспертизу проводить не буду”. Ему угрожали всякими
       репрессиями; глядя на него, и другие врачи отказались.
      
      
       В лагере я назвался украинцем Юрием Дмитриевичем Фирсовым.
      
       Все-таки немцы дознались, что я еврей. Немцы выявили 6 евреев,  среди них оказался русский парень Костя Потанин из Казани,
       у которого даже знакомых евреев в жизни не было. Но немцы утверждали, что у него большой нос.
      
       Настал памятный день, 29 января 1944 года. В лагерь военнопленных  прибыла крытая машина, которую называли ”Черный ворон”;
       комендант вывел арестованных евреев (среди них был и Костя  Потанин). Нас повезли. Внезапно машина остановилась, как мы потом
       узнали, возле Лукишской тюрьмы. Оттуда вывели двух евреев,  которые бежали из гетто, прятались, были обнаружены и забраны в
       тюрьму. Через несколько минут, как только машина тронулась, эти  двое начали плакать. Молодой парень — Давид Канторович на наш
       вопрос, почему они плачут, сказал, что машина едет по направлению к Понарам, а оттуда нет дороги назад.
      
       Привезли нас в Понары. Место было огорожено колючей проволокой. У  ворот надпись: ”Подходить строго воспрещается, опасно для
       жизни, мины”. Машина проехала, и примерно метров через 300  оказался второй забор, за которым стояли охранники. Из ворот вышла
       другая группа охранников; ни тех, которые были снаружи, ни тех, что приехали с нами, за вторую проволоку не пустили.
       Порядок соблюдался строгий: никто не мог проникнуть в Понары.
      
       Охранники были рослые, широкоплечие, упитанные. Машина с новой охраной въехала в лагерь. Колючая проволока образовывала
       две стены, и как мы потом узнали, в проходе были мины.
      
       В проволоке был еще один небольшой узкий проход. Этим проходом нас подвели к краю огромной ямы. Это был котлован для
       нефтехранилища; диаметр составлял 24 метра. В глубину яма имела 4 метра. Стены ее были зацементированы. Две трети ямы
       были укрыты бревнами, а одна треть открыта. На дне ямы я увидел женщину и понял, что там живут люди. Наверху лежали две
       лестницы. Одна лестница считалась ”чистой”, ею