нянечка, прошла в раздевалку и прикрыла за собой дверь.
Из коридора появился давешний мужчина. Рядом стоял объемистый чемодан на колесах.
- Вот! - повел глазами на чемодан мужчина. - Вещи разные...!
- Вот! - повторила вслед за ним женщина. - Накупили...всего! Куда их?
- Шкафчики у нас ..., сами видите! – пробурчала, не глядя в их застывшие лица нянечка. - Самое необходимое, остальное забирайте!
- Да куда нам...!? - растерялся мужчина. - Нам-то зачем..., теперь?
- Не знаю! Думать надо было! Прежде чем покупать...
Мужчина положил чемодан на скамеечку, расстегнул молнию. Женщина торопливо, путаясь в детских одеждах, принялась перекладывать вещи в шкафчик. Тот быстро заполнился до отказа, дверцы не закрывались.
- Ну... мы поехали!? - натужно проговорил мужчина. - Самолет у нас!
- Летите! - махнула рукой нянечка. - ... Летуны...!
Пара заторопилась к дверям. На выходе женщина обернулась:
- Нельзя! Вы не должны... так! Год по больницам, ночи бессонные, уколы, капельницы…, приступы эти жуткие! Мы пытались...! Не всем дано!
И когда мужчина вышел добавила шепотом:
- ...Я мужа потерять боюсь!...Он говорит...! Я не могу...!
Нянечка молча напирала всем телом, пытаясь прикрыть дверцу шкафчика. Наконец у нее получилось.
- Про три дня... - зря это! - посмотрела она в окно. - Ждать будет, минутки считать! Зря...! Не по-людски это!
- Не могли мы, вот сразу..., с плеча! - прохрипел уже из коридора мужчина. - Мы ..., как учили, постепенно. Через три дня позвоним, мол, задерживаемся. Потом... еще как-то!
- Не судья я вам, решили так решили! Чего теперь? Да и поздно уже. Директор приказ подписал. Степа ваш назад принят, на довольствие поставлен и все такое!
- Он привык на ...Тему отзываться!
- Степан по документам! Чего имя коверкать. ... Летите уже! И... не звоните! Не надо! Чем быстрее он поймет, тем лучше будет! Летите, самолет ждать не будет!
Мужчина и женщина, не сказав больше ни слова, не попрощавшись даже, тихо вышли. Входная дверь чуть скрипнула, послышался шум отъезжающей машины и все стихло.
Дверь в раздевалку слегка приоткрылась. Нянечка обернулась. Мальчик молча смотрел в щелочку.
- Ты чего Степан!
- Уехали...?
- Уехали! Поел!? Иди милый, иди раздевайся. Тихий час скоро!
Мальчик вернулся в группу, не спеша разделся, аккуратно повесил на спинку стульчика одежду и забрался в кроватку.
Два часа пролетели как один миг. Он так и не заснул, просто лежал глядя в потолок. Прозвенел колокольчик. Дети повскакали, напяливали на себя костюмчики и платьица, шумели, проказничали. Мальчик встал вслед за ними, оделся, подошел опять к дверям, ведущим в раздевалку и заглянул в щелочку.
Потом раскрыл дверь побольше, еще шире, и наконец, распахнул совсем прямо настежь.
- Тема! - воскликнула женщина. – Ну, сколько можно спать!?
- Мы уж тебя заждались! - гремел чемоданом мужчина.
- ...А три дня!? - только и смог промолвить мальчик.
- Рейс отменили! - хором воскликнули мужчина и женщина.
- Погода нелетная! Не полетим никуда!...Без тебя…никуда!
- Никуда...мам!?
Нянечка, повернувшись к ним спиной торопливо перекладывала вещи из шкафчика обратно в чемодан. Плечи ее мелко подрагивали...
СЕРЫЙ
ЛИЛИЯ АННА - http://proza.ru/avtor/lilann - ПЕРВОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ ПАМЯТИ ГРИГОРИЯ ТЕР-АЗАРЯНА МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
– Мам, мы уедем... Невыносимо тут... Дом не сберечь, так хоть сами... – всхлипывала дочь в телефонную трубку.
– Конечно, деточки! Езжайте! Я уж тут сама... как-нибудь...
Связь оборвалась. Баба Вера бодрилась. Одну войну пережила дитём и вот опять. Ишь, чё удумали? Со своими воевать... Понятное дело – фашист-лихоимец шёл, а тут... "Тьфу, заразы!" – только и вымолвила она, и пошла кормить кур.
Телевизор молчал уж недели две – видать разбомбили что-то. Ну, так наладят! Чай двадцать первый век на дворе. Хуже было без света. Холодильник не ворчал теперь в углу, пустое нутро его сиротливо оглядывало кухоньку. А что телефон не заряжен, так это не беда – звонить некому стало.
Односельчане уезжали... Как-то все разом... Грузили в «Москвичи» и «Жигуленки» нехитрый скарб и встраивались в колонну таких же беженцев на трассе. Говаривали страшное – будто не все доезжали до границы с Россией, а по обочинам то тут, то там стоят подбитые легковушки... Баба Вера старалась больше бывать в саду и огороде, чтобы не смотреть на этот печальный исход.
Бомбежки становились всё сильней, и нельзя было подгадать, когда начнут стрелять в следующий раз... Хлеб в село не привозили больше, да и магазин закрыт. Продавщица тоже в беженки подалась от греха подальше. Да что там таить – страшно было всем. Видала баба Вера "Катюши" в детстве, как в сорок третьем прорывали "Миус-фронт"*, да нынче пушки пострашней будут.
"Старая я уже. Пожила свое. Что будет, то будет..." А было так – влупили бравые украинские ребятки ракетами по селу на рассвете. Баба Вера не побежала в погреб, как наказывала, уезжая дочь – разве успеешь? Просто интуитивно села в угол, прикрыв голову руками. Ей казалось, что крыша ее дома после каждого взрыва поднималась и опускалась. Стекла вылетели сразу, хорошо, что не поранили, сервант дрожал вместе со всем его содержимым, качалась люстра. Когда всё стихло – вышла во двор... Лучше бы не выходила: от летней кухни и курятника ничего не осталось, огромная воронка во дворе, соседского дома тоже нет. Хорошо, что соседи уехали.
Погоревала баба Вера за своими курями** – всё-таки какая-никакая, а пища была. И вдруг, слышит – квохчет какая-то страдалица. Поискала глазами – прямо на разгромленном пепелище сидит Пеструха и несётся. Знать приспичило бедолаге. Дождалась бабушка, пока курочка затихла, и тронулась в путь за яичком по перепаханному взрывом двору. Пробралась через руины, взяла теплое ещё яичко и тут споткнулась о какую-то железяку, глубоко поранив ногу, выше лодыжки. «Вот же, недотёпа!» – с досады поморщилась она. Надорвала подол фартука, оторвав несколько полос ткани, перевязала ногу. Рана болела, и женщина решила передохнуть, устроившись в воронке. Земля после взрыва была ещё тёплой и баба Вера, угревшись, задремала.
Очнулась она от того, что кто-то тронул её за ногу. Приоткрыла глаза – волк! Серый, лохматый, с ввалившимися боками. Он тыкался носом в больную ногу, облизывая её вокруг повязки.
– Эх, ты, серый мой дружок! – ласково проговорила бабушка. Тот радостно замахал хвостом, и тут она разглядела – не волк, пёс, но как похож-то… «Будешь Серым! – пёс жалобно заскулил. – Худющий-то…» И тут она вспомнила про яйцо, зажатое в ладони. Надо же – не разбилось. Она стукнула скорлупкой о кусок кирпича и вылила сытную жижу в ладонь, сложенную лодочкой, протянула псу. Тот мигом слизал всё с ладони и лизнул бабу Веру в нос. Она даже засмеялась от неожиданности. С трудом поднявшись, побрела в дом, оглядывая по пути разрушения. Сильного огорчения ей это, как ни странно, не принесло – было всё равно, будто и не с ней это происходит.
Так и стали они жить-поживать: баба Вера, Серый да Пеструха. Последняя через день несла им по яичку, баба запаривала пшеничную крупу, пока та ещё была, доели варенье, что стояло в кладовочке. Погреб остался под завалами летней кухни – ничего не достать. Нога у бабушки распухла, хоть и парила она её в травяном настое – видно попала инфекция. Зелёнка не помогала, да и быстро закончилась. Но совсем стало худо, когда кончилась дождевая вода, которую бабушка собирала в бочке и берегла для случая. Случай наступил… Серый днём бегал по селу, прибегал весёлый, видно находил водицу-то, а баба Вера слабела на глазах. Пыталась она пойти поискать, где на улице осталась вода, но не смогла даже дойти до ворот через изувеченный двор. «По всему видать, помирать мне скоро, ребятушки…», – прощалась она с псом да курочкой.
Но тут Серый притащил ей в зубах кусок свежего хлеба – целых полбуханки. Баба ела ароматный мякиш и не верила своему счастью. Прислушалась – шум на улице, люди! Серый выбежал за ворота и, вскоре, вернулся с солдатом. Тянул его за штанину во двор, парень похохатывал, удивляясь настырности собаки, но увидев бабушку, вмиг посерьёзнел, по-военному быстро оценив обстановку: «Жди, мать, я сейчас!» – и через десять минут пришёл не один, а с врачом, продуктами и шестилитровой баклажкой воды.
Пила она жадно, большими глотками, до боли в горле. Глянули потом – три литра выпила за раз: «Ну, ты, мать, даёшь! – сказал солдат, отворачиваясь, чтобы бабушка не увидела слёз, заблестевших в его глазах. – Собирайся, заберём тебя на борт!»
– Не пойду я сынок никуда… Дети вернутся, искать будут…
– Думай! Мы тут до вечера!
Она не надумала, осталась. Военные оставили ей крупу, консервы, воду, а врач, наколов её антибиотиками, оставил таблетки, наказал пить. Потом они ещё наведывались, слово сдержали. Даже загребли ямищу во дворе и забили окна фанерой. Нога подзажила, и бабушка уже легче управлялась по хозяйству.
А в сентябре, когда стало уже холодать, ко двору подъехали модные, блестящие машины. Из них вывалила куча народу, а впереди всех с рёвом и причитаниями, ломилась во двор дочь бабы Веры.
– Мама, мамочка! – обнимала, целовала, плакала она. А Серый бегал вокруг, как скаженный, лаял и скалился.
Журналистка, что пыталась взять у бабушки интервью, раздражённо бросила в толпу:
– Уберите это собаку, кто-нибудь! Голова раскалывается!
Оператор притопнул на Серого, но пёс и сам вскоре притих – пролез в один из джипов, унюхал там пакет с продуктами, принёс и положил его бабе Вере к ногам, лизнул руку и затих верным стражем, пока журналистка допытывалась: «Как Вы тут выжили?»
– Вот так и выжили, – ворчал пёс, – как смогли…
07.06.18.Донецк
*«Миус-фронт» – укреплённый оборонительный рубеж вермахта во время Великой Отечественной войны на западном берегу реки Миус. Создан в декабре 1941 года. Советские войска дважды пытались прорвать рубеж «Миус-фронта»: с декабря 1941 по июль 1942 года, и с февраля по август 1943 года. Им это удалось лишь в августе 1943 года в ходе Донбасской наступательной операции, когда войска Южного фронта прорвали немецкий рубеж обороны в районе посёлка Куйбышево.
**курями – курами (местный диалект).
ПЕСНЯ КРАСНОГО ВОЛКА
РИНА ЛАЙТ - http://proza.ru/avtor/volocogito - ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ ПАМЯТИ ГРИГОРИЯ ТЕР-АЗАРЯНА МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Лишь розы увядают
Амброзией дыша,
В Элизий улетает
Их легкая душа.
И там, где волны сонны
Забвение несут,
Их тени благовонны
Над Летою цветут.
А. С. Пушкин
Снова я иду по полю диких распустившихся маков. В предрассветных сумерках цветы горят оранжевым пламенем, а их черные сердцевины, словно очаги боли, гипнотизируют меня, врезаясь в сознание. Желая как можно быстрее вырваться из мучительного плена, беспощадно прокладываю себе путь к далеким скалам: срываю нервирующие меня бутоны, ломаю гибкие живучие стебли. Но с каждым цветком, затоптанным мною в землю, протяжным свистом поет в сердце незажившая рана, напоминая о себе…
***
Мне опротивело вечно находиться в тени чужого однообразия. И я решил, что это будет моя последняя осень в городе. Здесь нечего делать.
