было ясно, что ни одному из них такой тяжелый ящик не утащить, всё же надо было узнать - может, разговор какой был, и кто-нибудь при них проболтался, что хотел такую магниторадиолу приобрести? Купить не потянул, вот и отважился на кражу?
- Да кто отказался бы от такой вещи? - презрительно фыркнул один из радиолюбителей Игорь Бочкин - киномеханик местного клуба. - И звук качественный, и опять же - всё в одном. Но только никто из наших вчера ночью из дома не выходил - сеанс связи был. Всю ночь с наушниками просидели.
Участковый уже выходил из калитки, когда ему встретилась бабка Бочкина - тетка Марья.
Старушка бодро ковыляла откуда-то с соломенной кошёлкой в руках.
- Ты чего это к нам, Сергей Ильич? Никак 'радиво' своё ищешь?
- Думал, ваш внук всё равно по ночам не спит... Может, видел что-то?
- Что он может кроме железок своих увидеть? Сидит, как хорь в норе, и только орет на весь дом: 'прием... прием...'! Он на уши-то эти штуки натянул, а у нас их нет... Кот пужается сильно! Ты бы с ним поговорил: мол, парню-то ещё есть, чем ночью заниматься. А то он так без жены останется.
- Обязательно поговорю, Мария Ивановна.
- А что касается ночных посиделок... Сходи к Дуньке Перегудовой. Она ревматизмом так мается, что целыми ночами напролет на кровати сидит да в окно смотрит. А окно у неё в аккурат...
- ... на задворки магазина выходит. Ну, может, что и видела.
Участкового как и волка ноги кормят. Через несколько минут он уже заходил в калитку дома Перегудовых.
Баба Дуня стояла у стола и, страдальчески морщась, держалась за обвязанную пуховой шалью поясницу. Едва переступив порог, Сергей Ильич сразу же расчихался - настолько едким был пропитавшийся растирками воздух в комнате.
- Ночью-то... нет, не спала. Так всё дергает, так крутит, что места себе не найдешь - какой уж сон?
- Может, кого-то видели у магазина?
- Вечером после закрытия Иван Квасов бумагу упаковочную в огромную коробку затолкал и домой утащил - аж, самого под ней не видно было.
- Так это он на растопку. У Квасовых печное отопление. А ещё кто-нибудь, когда уже окончательно стемнело, к магазину подходил?
Баба Дуня задумалась.
- Знаешь, Иван Квасов вновь вернулся - назад весь ворох принёс.
- Зачем? - удивился участковый.
- А шут его знает. Припер и всё, а его оглашенная Галина следом шла, в спину его кулаками молотила да ещё что-то выговаривала.
Сергей Ильич улыбнулся, представив, как щуплая миниатюрная Галина бьет своего здоровяка-мужа.
Меньше всего, Сергей Ильич был склонен подозревать в краже собиравшихся у магазина мужиков. Зачем им магниторадиола? Обменять на самогон её было затруднительно, потому как такую громоздкую вещь не спрячешь от соседей. Да и к чему такие сложности, когда на магазинных полках стоят бутылки и с водкой, и с вином? Алкаши, в первую бы очередь, ухватились бы за них.
Но зачем тогда Иван Квасов метался туда-сюда с оберточной бумагой?
Сергей Ильич подошел к отгороженным забором от улицы задворкам магазина. Он сразу же увидел среди ящиков с пустой посудой картонную коробку, из которой, порвав укрывающую её бумагу, сверкал угол лакированной панели 'Романтики'.
Допрос он провёл тут же - в магазине: благо Иван Квасов столь же аккуратно ходил к магазину, как иные на работу.
- Всё, Ванёк, допрыгался: нашёл я твою хоронку. Видимо, на свободе надоело гулять. Ничего, в тюрьме теперь рукавицы шить научишься - всё польза. Только вот три вещи не могу понять: во-первых, как это ты отважился на такое? Во-вторых, зачем тебе магниторадила понадобилась, когда ты отродясь музыкой не интересовался? И в-третьих, пусть даже украл - зачем назад-то принёс, да ещё такую дорогую вещь в мусорный бак спрятал?
Иван Квасов покраснел, глазами захлопал, и только открыл рот, но тут громыхнула дверь и в торговый зал ворвалась заплаканная Галина:
- Я, - сразу же закричала она, - я её утащила! Не трогайте Ваню!
Сергей Ильич только выругался. Сама Галина весила немногим больше магниторадиолы.
- Зачем?
- А чтобы эту змею Райку с работы уволили, и она перестала спаивать наших мужиков!
- Кто - змея? - взвилась продавщица. - Ах ты, Моська брехливая...
Кто хоть немного знаком с женским характером, может представить, что после этого началось в магазине - казалось, в гневе вопили даже гвозди и 'барбариски'.
Сергей Ильич немного подождал, а потом рявкнул во всё милицейское горло.
- Молчать. Раиса, марш на улицу... а то вместе с ним сядешь за нарушение правил советской торговли!
Власть в Агаповке уважали, потому Раиса быстро ретировалась.
Участковый смерил курьезную парочку грозным взглядом:
- Как ты 'Романтику' вытащил из магазина?
Иван болезненно поморщился.
- Пока Раиса перед зеркалом вертелась, я её засунул в коробку из-под телевизора, а сверху бумагой завалил. Продавщица и внимания не обратила, а мужики уже пол-литра делили.
- А на кой ляд она тебе всё-таки понадобилась?
- Хотел Галине доказать, что я тоже что-то стою! Она мне всё - тряпка да тряпка... А я ради неё ещё не то сделаю!
- Не надо, Ваня! Я тебя и так люблю.
'Вот, прости Господи, придурочная парочка - один другого стоит!'
- Но Галина велела радио назад оттащить, - огорченно вздохнул Иван.
Он явно жалел, что его подвиг остался недооцененным женой - старался, старался, а она неблагодарная...
Сергей Ильич тяжело вздохнул:
- Если завтра же не устроишься на работу - посажу!
- Раиса! - позвал он продавщицу.
А когда женщина прибежала на зов, смерил её угрожающим взглядом:
- Если ещё раз поставишь мужикам бутылку за разгрузку, оштрафую. Какого... ты тут их привечаешь? Вон уже до какой дури дошло! Чтобы больше ни одного не видел!
'Романтику' вернули на место, и уже через час её купил Игорь Бочкин.
Когда на следующее утро участковый проходил мимо магазина, пьяницы уже были на месте. Завидев Сергея Ильича, они шустро спрятались за ближайший куст, но тот уже заметил, что Ивана Квасова между ними нет.
'Ну, хоть одного отучил без дела болтаться, и то хорошо... Вот ещё романтик-то на мою голову выискался'.
8. Паутинка Акутагавы - https://fabulae.ru/prose_b.php?id=99983
Игорь Саенко - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=8055
Я нахожусь в белой комнате, о размерах которой нельзя сказать ничего определённого, кроме того, что она очень большая. Она круглая. Стены у неё из какого-то белого однотонного материала — может быть, из мрамора, не берусь утверждать это наверняка, — на стенах не видно отблесков, но они не выглядят и матовыми. Из такого же материала состоит и пол. Он твёрдый, но не холодный, как камень, хотя тёплым я его тоже, наверное, не назвал бы. Скорее, он имеет такую же температуру, как и моё тело. Он плавно на всём своём протяжении у стен, закругляясь, переходит в стены, от чего кажется, что вся форма этой комнаты литая, специально сделанная по единому геометрическому образцу. Стены подымались метров на семьдесят-восемьдесят от пола вверх. Помню, когда я был моложе, я прыжками пытался добраться до края ямы, чтобы выбраться наружу, но всё, на что меня хватало, это лишь краем глаза увидеть в стороне что-то зелёное, или фиолетовое, или розовое, тут же исчезавшее, так как я в следующее мгновение летел обратно вниз на дно своего узилища. Может, это даже не комната, а действительно яма, потому что потолка у неё не было совсем. Вместо потолка — открытое небо, голубое, как бы прозрачное, при взгляде на которое сердце волнительно вздрагивало и наполнялось тоской. Иногда по нему проплывало маленькое белёсое облачко, казавшееся странным зрачком, а сам небесный круг представлялся далеким непознанным глазом. Были ли в этой комнате другие люди, кроме меня? Да, были. Но я никак не мог определить их количества. То ли их было трое, и они прятались у стен, как бы избегая меня. То ли их было значительно больше — десятки, а то и сотни особей, сидевших вразнобой по всей территории ямы, а их соприкасающиеся рельефы образовывали непонятные, как бы мультипликационные, фигуры — большей частью, животных, и лишь иногда — человеческие. То, что я фиксировал внимание не на людях, а на рисунке линий от их силуэтов, меня удивляло, но не явно, а как бы в стороне от фокуса внимания, там, где моя воля ослабевала и не могла заставить внимание фиксироваться на деталях, словно бы пропуская всё несущественное по реке времени мимо меня. Так бывало и раньше, в той, иной, жизни, когда приходила хорошая мысль, но почему-то я на ней фиксировался не сразу, а позднее, когда пользы от неё уже не было, и я томился недоумением, удивляясь своему несовершенству. Иногда кто-нибудь из людей пытался завязать с соседом разговор, но он никогда не получался продолжительным. Например:
— Скажите, пожалуйста, мы движемся вдоль Оси? — спрашивал кто-нибудь.
— О, нет, у меня лишь воспоминания о мифической пуле, — отвечал другой.
И на этом, как правило, разговор заканчивался. Люди расходились по своим местам, возвращаясь в прежнее аморфное состояние.
Голода никто не испытывал, и это тоже было странно, так как никогда здесь не появлялось еды. И было непонятно, как узники восполняли запасы энергии. Одно время я долго над этим размышлял и, в конце концов, пришёл к выводу, что энергию здесь мы получаем во сне непонятным образом. Это, конечно, было глупо, я понимал это, так как ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из нас спал. Я и сам не спал, только время от времени впадал в какие-то странные психические состояния глубокого созерцания. Но это было чересчур утомительно. Быть может, потому, что ум здесь казался гигантским мешком, наполненным свинцовой пылью. Ничего удивительного, что недеяние становилось приоритетом нашего существования. Большую часть нашего пребывания здесь мы неподвижно лежали, а если и шевелились, то вяло, как бы нехотя, и только лишь потому, что внутреннее созерцание становилось слишком уж утомительным, и нам хотелось как-то разнообразиться. Иногда кто-нибудь из людей начинал вдруг подыматься вверх без всякой опоры, как левитирующий предмет. Глаза у него в этот момент были полузакрыты, а вокруг головы словно бы возникало свечение. Он казался пушинкой, движимой случайным потоком воздуха. Это, конечно, привлекало всеобщее внимание. Все присутствующие, выходя из сонного созерцательного оцепенения, вставали, глядя на улетающего, задрав кверху головы. Тот же постепенно достигал верхнего края ямы, замирал там, озираясь по сторонам, словно бы решалась его судьба, пытался подняться ещё выше, но это у него больше не получалось, и тогда он глядел вниз и с изумлением обнаруживал, что все его сокамерники уже не стоят далеко внизу, а висят прямо под ним тесным клубком, как спелая виноградная гроздь, как замысловатая люстра, вцепившись ему в ноги и друг в друга и глядя на него с тоскливым ожиданием, и тогда он, понимая, что они своей тяжестью замедляют ему движение, начинал дёргать ногами, брыкаться, стремясь освободиться от этой роковой тяжести, но у него ничего не получалось. Он какое-то время висел неподвижно, а потом, словно бы обрывалась какая-то невидимая нить, вроде паутинки Акутагавы, удерживавшей их всех вверху, и вся их группа (и он в том числе) с тонким писком обрушивалась назад, ударялась о белое дно, распадалась
