70-е годы, Нью-Йорк, Манхэттен, Пятая авеню. Поздняя осень и поздний вечер. Мы, молодые и беззаботные, оживленно переговариваясь, проходим мимо залитых электрическим светом роскошных витрин. За нами как тень следует пожилая дама, другими словами старушка, в элегантной норковой шубке, в туфлях на высоком каблуке. Из-под старомодной шляпки выбиваются седые волосы. Мы замечаем даму только после того, как она, дождавшись паузы, на безукоризненном русском языке и с превосходной дикцией задает вопрос: "Скажите пожалуйста, как пройти на Мэдисон авеню?" Воцаряется молчание. Мэдисон авеню располагается в десяти шагах от Пятой, и дама не может этого не знать. Очевидно, она незаметно шла за нами, слушала русскую речь и вот решилась заговорить по-русски, на языке cвоей юности. Кто-то из нас, почему-то смущенно, объясняет даме, как пройти на Мэдисон авеню. Дама царственно говорит "спасибо", церемонно кивает нам и неторопливо удаляется. От нее веет шанелью и чем-то неизъяснимо прекрасным.
Снова Манхэттен, но на этот раз зимний и потому слякотный. Даун-таун, Орчард-стрит. Здесь живут евреи, в том числе эмигранты из СССР. Совграждане называют эту торговую улочку, очень похожую на ту, что показана в "Крестном отце" Фрэнка Копполы, "Яшкин-стрит". В магазинчике "У Левы" советских покупателей обслуживает словоохотливый дедок, всегда представляющийся, как, "извините за выражение, - Сруль". На банальный вопрос "Скока стоит?", он отвечает:"Это, золотце, 20 рубликов, это - 25 рубликов", но совграждане, конечно, понимают, что речь идет о долларах.
Как-то раз мы - Сруль и я - разговорились. Сруль поведал, что уехал из Питера в двадцать таком-то году, но я не стал допытываться, как это ему удалось. Тогда, мечтательно закатив глаза, он вдруг поинтересовался:
- А скажите, АлексИс, зимой в Ленинграде студенты по-прежнему носят башлыки?
Я начинаю напряженно соображать. "Черт его знает, что такое башлык!" На память приходят кадры из советских фильмов о старорежимной России, где люди ходят то ли в тулупах, то ли в шинелях с огромными капюшонами.
- Нет,- неуверенно отвечаю я.- Теперь носят дубленки.
- А-а-а,- протягивает Сруль, и я чувствую, что значение слова "дубленка" ему тоже не вполне ясно. - А вот скажите, молодой человек, - после некоторой паузы снова оживляется дедок, - как сказать по-русски windshield wipers - на авто?
- Ну как,- бормочу, улыбаясь я, - дворники.
- Как-как? - недоуменно вопрошает Сруль,- Дворники?! Так ведь это... - и он делает размашистое движение уборщика с метлой.
- Да, да, - продолжаю улыбаться я, - и тех, и других зовут в просторечии дворниками.
Старик начинает заливисто хохотать. Отсмеявшись, он кричит в полураскрытую дверь, расположенную у него за спиной:
- Изя, ты знаешь, как по-ихнему windshield wipers?.. Дворники! А?
Невидимый Изя крякает и бурчит:
- Ну да...
Выходя из магазина, я слышу, как Сруль громко спрашивает Изю:
- Изя! А как по-нашему дубленка?
- Sheep skin, - невозмутимо бурчит этот невидимый всезнайка.
И в третий раз Манхэттен! Контора компании "Томас Кук", в которой я намереваюсь приобрести билеты на советский теплоход "Александр Пушкин", совершающий круизные рейсы между Нью-Йорком и Ленинградом. Представитель компании, полный добродушный человек с круглым улыбчивым лицом и длинными седыми волосами, сразу расположил меня к себе. Он очень приветлив, говорит на хорошем русском языке, и чувствуется, что беседа со мной, пусть деловая, доставляет ему удовольствие. Представляется: "Сергей Сергеевич Зилоти". "Эмигрант, - думаю я. - Что за фамилия такая странная - "Зилоти"?" (тогда я еще не знал, что фамилия эта хорошо известна музыковедам: сам Ференц Лист высоко ценил мастерство русского дирижера и пианиста Александра Ильича Зилоти).
Узнав, что меня зовут Алексеем, мой русскоязычный собеседник с мягкой застенчивостью поправляет - "Алексис", и я сразу вспоминаю старого Сруля из магазинчика "У Лёвы" и чеховского персонажа по имени Алексис Корнеев. Мне интересно было наблюдать, как Сергей Сергеевич говорит по телефону с кем-то из родных. Говорит быстро, по-русски, но время от времени вставляет с совершенно "нашенской" интонацией восклицание "Big deal!", что можно перевести, как "подумаешь, какое дело!" или "тоже мне - "шишка!" (если речь шла о какой-то важной персоне)".
Вот, собственно и всё. Я не решился спросить - бдительность! - кто он, "чьих будет", какими судьбами занесло его в Америку. Лет через тридцать пять я случайно узнал о крупном русском философе Густаве Густавовиче Шпете, приятеле А.В. Луначарского, расстрелянном в 1937 году в Томской тюрьме НКВД за участие в мифической антисоветской организации. Этот философ-идеалист, включенный в списки ученых, подлежавших в 1922 году депортации на "философском" пароходе, был патриотом своей страны, выпросившим у Анатолия Васильевича привилегию остаться в Советской России. В старорежимное время Густав Густавович читал лекции девицам из благородных семейств Киева и Санкт-Петербурга, среди которых мы без труда находим Анну Ахматову и Марину Цветаеву. Хорошо знал Максимилиана Волошина, Андрея Белого, Вячеслава Иванова, Сергея Есенина, ведущих театральных деятелей предвоенной поры.
На социалистической родине ему запретили "философствовать", и он, владевший 17 иностранными языками, вынужден был зарабатывать литературными переводами (его перу принадлежит перевод шекспировского "Макбета").
Оказывается, Г.Г. Шпет дружил с вышеупомянутом А.И. Зилоти, профессором Московской консерватории, затем руководителем труппы Мариинского театра, двоюродным братом С.В. Рахманинова. "А не родственник ли "мой" Сергей Сергеевич этого профессора?" - тут же подумал я. И выяснилось - родственник!
У профессора был брат - гвардейский морской офицер, заместитель начальника Адмиралтейского генерального штаба Сергей Ильич Зилоти. Удалось узнать, что военный моряк имел склонность не только к морю, но и к искусству - музицировал, жертвовал деньги театрам. В начале двадцатого века, между ним и великой актрисой В.Ф. Комиссаржевской разгорелся в Петербурге скоротечный любовный роман... А матушкой "моего" Сергея Сергеевича была - кто бы вы думали? - Вера Павловна Третьякова, дочь знаменитого купца-мецената П.М. Третьякова! Сам Сергей Сергеевич, если правдивы скупые заметки о нем, найденные мной в интернете, в пятидесятые годы прошлого века занимал должность секретаря эмигрантского Объединения гвардейского экипажа и председательствовал в Американо-Русском союзе помощи. Союз этот, основанный другим Сергеем Сергеевичем, - князем Белосельским-Белозерским - являлся "своеобразным оазисом для русского человека на фоне «суетно-делового» мира в далекой от Родины стране". Так отозвался о Союзе протоиерей Николай Стремский, настоятель Свято-Троицкой Обители Милосердия. От помянутого мной князя протягивается незримая "связь времен" к его дальней родственнице Любови Евгеньевне Белозерской, второй жене Михаила Афанасьевича Булгакова, дочери русского дипломата и писателя Е.М. Белозерского. По преданию, княжеский род Белосельских-Белозерских якобы происходил от легендарного Рюрикова брата, Синеуса, "севшего", как известно, в Белоозере...
Что до С.С. Зилоти, то скончался он в 1992 году в Нью-Йорке на семьдесят четвертом году жизни. Сколько ниточек вилось от доброжелательного Сергея Сергеевича к корифеям отечественной культуры и науки, лучшим представителям русской интеллигенции прошлых веков!
Гандер, Ньюфаундленд, Канада. Ясный январский день - "мороз и солнце". За прозрачным пластиком стен этого крошечного аэропорта минус 15. Снаружи всё в белом пушистом снегу, вдали волнуется зеленое море канадской тайги. А у нас - дозаправка, и лететь нам в город Желтого Дьявола, Нью-Йорк, где + 15 и льет как из ведра. Черт побери, как хочется выйти наружу, встать на лыжи и отмахать километров пять с гаком по морозцу!
Но нет! Местный диктор повелевает: "Пассажиров Аэрофлота просят вернуться до ихнего самолета". Деться некуда, и мы понуро бредем в "ихний" и успевший порядком осточертеть ТУ-134 М.
Филиппины, окрестности Манилы, квартал Дас-Мариньяс. Январский вечер, очень влажно, +28. Я иду по рынку, где торгуют сувенирами, главным образом, поделками из тропической древесины. Ко мне подходит средних лет дама, cудя по наружности - китаянка, и на английском спрашивает, кто я по национальности. Узнав, что русский, спрашивает снова:
- Белый русский или красный русский?
Сначала я думаю, что она хочет спросить, не белорус ли я, но потом догадываюсь и отвечаю:
- Красный.
(Позже мне объяснили, что для китайцев, знавших русских по колониям в Харбине и Шанхае, а также в Маниле, служившей в 30-е годы чем-то вроде перевалочной базы для русских эмигрантов, это вполне типичный вопрос). Любопытство, видимо, удовлетворено, но китаянка не отходит.
- Здесь есть местные люди, они не верят, что бывают люди с такой белой кожей, как у вас. Могут они подойти и потрогать вас за руку?
Я оторопело киваю. Китаянка машет рукой, и из банановых зарослей, окаймляющих рынок, выходит нестарая филиппинка с двумя девочками. Одной девчушке лет пять, а другой и того меньше - года два. Женщина с застенчивой улыбкой подходит ко мне и, не глядя в глаза, мягко щиплет мою левую руку у запястья. Потом она подталкивает ко мне своих дочерей. Старшенькая решается и с каким-то даже озорством производит щипок. Наступает очередь младшенькой. Видно, что она очень стесняется, а может быть, боится белокожего дядю. Малышка робко касается моей ладони и тут же стремглав бежит к спасительным зарослям...
Тот же рынок, но ясным, январским утром, "всего" +25. Перед отъездом надо прикупить пару-тройку экзотических сувениров - изделий местных ремесленников. Выбор таков: страшные зубастые маски, огромные лакированные омары, изящные статуэтки и целые статуи неодетых филипинских барышень. Закупаю всё намеченное и направляюсь к выходу. Навстречу мне бодро движется толпа европеоидов. Мужчины все как на подбор облачены в какие-то затрапезные джинсы и неряшливые майки, а женщины... Женщины, кстати, довольно молоденькие и стройные.
Толпу возглавляет пузатый субъект средних лет. Поравнявшись со мной, он уверенно, громко и почему-то не глядя на меня, заявляет на довольно чистом русском языке:
- Привет, земляк!
Я вздрагиваю и не отвечаю на приветствие незнакомца. Пузатый, не моргнув глазом, идет дальше, следом мимо меня проходит разношерстная толпа соотечественников. Я останавливаюсь и наблюдаю за нашими людьми. А люди быстро рассредоточиваются по обширной территории рынка, и вот уже со всех сторон несется родная речь:
- К-о-о-ля!!! Иди сюда, здесь обалденные шузы!
- М-а-а-ша!!! Кораллы - здесь! Здесь - кораллы! Дешевше!!!
"Откуда это столько совграждан привалило?" - задаюсь мысленным вопросом и тут же вспоминаю: "Ах, да, ведь в Манилу дня два назад прибыл балет Большого театра! Значит сия мощная толпа - это, надо полагать, техсостав и кордебалет прославленного коллектива."
Прага. Карлов мост. Золотая осень. Я иду с юной пражанкой и слушаю ее лекцию по архитектурной истории
