Книга Джулиана Барнса (род. 1946 г.) "Шум времени" - роман (к этому жанру отнесено данное произведение в списке сочинений Барнса) о Шостаковиче.
Оба имени в настоящее время уже, пожалуй, сопоставимы. Барнс - автор известнейшего "Попугая Флобера", а Шостакович...
Ну, Шостакович тоже кое-чем знаменит.
Книга Барнса вышла в 2016 году, к 110-летию композитора. Нельзя сказать, что шуму "Шум времени" наделал так же много, как, допустим, произведения отечественных авторов того же времени. Всё-таки это не беллетристика. Тем не менее в профессиональных кругах музыкантов книгу обсуждали (в немалой степени и потому, что год для Шостаковича был юбилейный). Одни хвалили, другие осуждали.
Окидывая сейчас взглядом свои книжные полки, вижу, как много среди них книг, которые мною до сих пор не прочитаны. И столь же многие из них куплены и десять, и двадцать лет назад. Но выглядят как новые. Начало 2000-х и последующее десятилетие - это был расцвет российской полиграфии. Книги издавались на хорошей белой бумаге, пусть и не в ледериновых (время диктует моду на другие материалы), но - добротных переплётах. И имели вполне приемлемую цену. Сейчас в магазинах всё больше книг в обложках, и бумага серовата, и имена какие-то совсем чужие, незнакомые... А двадцать лет назад!.. Фаулз, Перес-Риверте, Уэльбек, Паланик, Мураками, Барнс, Вербер... Тогда это были - новые для нас имена.
Заглянул в Википедию: теперь даже самым молодым из них - Верберу и Паланику - уже за шестьдесят... Поразительно, как пролетело время... Почему они так постарели?.. А вот Фаулза с нами уже вообще нет. Хотя... всё это было так недавно.
Поэтому период от времени выхода книги "Шум времени" (2016 год) и до вчерашнего дня - всего каких-то восемь лет - я считаю небольшим.
Тем более, что купить эту книгу в печатном виде мне не удалось. Прочёл я её за один день. Вчера. На одном из электронных ресурсов. Книга невелика по объёму. Читается, как принято говорить, легко.
Состоит она из трёх частей и небольшого авторского послесловия.
Части эти: "На лестничной площадке", "В самолете", "В автомобиле".
Автор показывает нам героя на трёх этапах его жизненного пути. Первый раз - это лестничная площадка. Композитор всю ночь стоит рядом с лифтом. У ног - чемоданчик. Композитор курит. И каждый раз замирает, слыша звук поднимающегося лифта. Шостакович ждёт ареста. Это 36-ой год. Год статьи в газете "Правда" "Сумбур вместо музыки". Мы слышим внутренний монолог героя. Причем, нельзя сказать, что автор "вложил в уста героя слова, не делающие чести его уму" (помните этот фрагмент из устного рассказа Андроникова "Первый раз на эстраде"?). Нет. Автор пользовался документальными источниками, автор знает творчество Шостаковича и читательского доверия вполне заслуживает. Периодически внутренний монолог героя сменяется рассказом автора о тех или иных подробностях биографии Шостаковича.
Так же построена и вторая часть. Только здесь мы уже застаём Шостаковича летящим в Америку на конгресс сторонников мира. Это уже после другого этапного для советской музыки документа - Постановления "Об опере "Великая дружба". В котором Шостаковичу опять досталось за антинародную музыку и формализм. И вновь герой перебирает в уме события своей жизни, и вновь размышляет о смысле её.
Наконец, в третьей части Шостакович - в личном автомобиле. Эпоха сталинщины позади. 60-е годы. Композитор (и общественный деятель!) признан и увенчан всеми мыслимыми наградами. Он едет и вновь размышляет: а так ли он прожил свою жизнь, как следовало бы?..
Вот, собственно, и вся несложная фабула.
Романом эту книгу назвать сложно. Скорее, гипертрофированное эссе.
Что мне понравилось в этой книге?
Во-первых, то, что автор исполнен уважения к выдающемуся композитору.
Во-вторых, то, что не будучи музыковедом, Барнс не берётся рассуждать о музыкальном строении, а равно и не пускается в глубокомысленный анализ содержания сочинений Шостаковича. В книге нет грубых формальных или же фактических ошибок. Хотя одно-два недоумения всё-таки возникают.
Описывая в одном из эпизодов ощущения Шостаковича, Барнс пишет о фабричном гудке, звучавшем в фа диезе. Что ж, это вполне достоверно. Для Шостаковича, обладавшего абсолютным слухом, слышать, в каком тоне звучит заводской гудок, - это вполне рядовая вещь. Но несколько далее Барнс пишет ещё об одном из звуковых сигналов, звучавших для Шостаковича в... фа бемоле! Каждый музыкант знает, что нота фа бемоль энгармонически равна ноте ми. И музыканты именно так и говорят: звучит ми, а не фа бемоль. Впрочем, это мелкая неточность. Пренебречь ею вполне можно.
Есть у Барнса и собственные находки по части арифметики.
Вполне небезынтересно он подметил, что серьёзные по последствиям события приходились в жизни Шостаковича на високосные годы и двенадцатилетние циклы: газетная статья "Сумбур вместо музыки" (1936 г.), Постановление об опере "Великая дружба" (1948 г.)... Что-то находит Барнс и в 1960 году... Вообще-то, в других произведениях Барнса склонности у него к нумерологии я не замечал, но тут, видимо, он, сделав это маленькое открытие
, не смог удержаться, чтоб им немножечко не похвастаться: Его жизнь делится несчастливыми високосными годами на двенадцатилетние циклы. 1936, 1948, 1960… Через двенадцать лет грянет семьдесят второй – естественно, високосный, до которого он с уверенностью рассчитывает не дожить. Можно не сомневаться: он сделал для этого все, от него зависящее. Здоровье, от рождения слабое, ухудшилось до такой степени, что он уже не может подняться по лестнице. Пить и курить нельзя – да одни эти запреты способны отправить человека на тот свет... [...]
Шостакович ушел из жизни девятого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого, за пять месяцев до наступления очередного високосного года.
Стиль.
Это ещё одно достоинство книги. Стиль, как всегда у Барнса, хорош. Разумеется, судить о стиле Барнса мне позволяет только перевод (переводчик - Е.С. Петрова). Английским я не владею.
Теперь о том, что не понравилось.
Это то самое, что можно описать словами личное пространство, вынесенными в заголовок этой заметки.
Точнее, вторжение в него, в это самое личное.
Барнс - англичанин (и даже франкофон!). Не американец. И не раз по ходу своего рассказа он едко поддевает американское общество, склонное к коммерациализации культуры. Всей и всякой. Барнс обличает обывателя:
Приходят какие-то люди и начинают копаться в твоем постельном белье. Хелло, Шости, кого вы предпочитаете: блондинок или брюнеток? Выискивают любую слабину, любую грязишку. И всегда что-нибудь да находят.
Но... к сожалению, автор и сам поддаётся искушению преподнести читателю порцию тех или иных пикантных подробностей.
Нет, никакие эротические сцены в книге не присутствуют. Но желание сделать книгу "читабельной для масс, падких до подробностей", на мой взгляд, присутствует.
Например, автор подробно описывает отношения Шостаковича с его первой возлюбленной Татьяной Гливенко (сам факт существования этих отношений не сенсационен, он есть в любой солидной советской биографии Шостаковича, в том числе и в двухтомнике Софьи Хентовой, о котором речь пойдёт ниже). Но автор сообщает читателю, что у Татьяны Гливенко Шостакович был первым, и она у Шостаковича была - первой. (Невольно задаёшься вопросом: автору-то откуда это известно?.. Он же простыни за ними не выносил?.. Художественность художественностью, но ведь рассказ-то - о реальных людях. Да и что эта подробность добавляет?.. И к чему добавляет?).
Несколько раз на страницах книги появляется Сергей Сергеевич Прокофьев - музыкальный собрат Шостаковича и по несчастьям, и по успеху. И автор опять-таки сообщает деталь: когда первая жена Прокофьева обратилась в советский суд о признании недействительным второго брака композитора, то в качестве причины она указала, что "с 1936 года Прокофьев был импотентом", и брак его со второй женой недействителен (неужели в советских судах это считалось существенным основанием? Да и опять-таки, откуда о таких деталях обращения Лины Льюберы (так звали первую жену Прокофьева) известно автору?).
Не чурается автор и физиологических подробностей. Пересказывает, например, историю о том, как на приёме у Сталина тогдашний (впрочем, и единственный) Генеральный секретарь Союза композиторов СССР от страха в буквальном смысле "наложил в штаны"...
И вот когда взгляд наталкивается на такие "подробности", невольно задаёшься вопросом: а насколько оправдано желание рассказать читателю "всё без утайки"?.. Не лучше ли кое-что всё-таки утаивать. Вспоминая Витгенштейна. Ибо: добавляет ли излишняя, скажем так... детализация что-либо важное к тому творческому наследию, которое оставили Шостакович, Прокофьев или Хренников?.. Насколько допустимо такое вторжение в личное пространство, пусть даже это личное пространство публичной, как теперь принято говорить, персоны.
И ещё несколько замечаний.
Всё-таки огорчило то, что Джулиан Барнс при всей его любви к русской культуре (и к русской музыке? в частности), не слишком учитывает, что и в самой этой культуре есть (была) какая-никакая рефлексия. В числе авторитетных источников по Шостаковичу, которые называет автор, нет, например, ни двухтомной монографии Софьи Хентовой "Шостакович", вышедшей в СССР в 1985-86 годах (да, это ещё не совсем гласность, кое-какой налёт официоза на исследовании Хентовой лежит, но это уже горбачёвское время как-никак), ни книги О. Дворниченко "Дмитрий Шостакович. Путешествие", опубликованной в 2006 году...
К чести Джулиана Барнса нужно добавить, что из русских книг он упоминает "Историю одной дружбы" Исаака Гликмана, который действительно был другом Шостаковича. Но, с другой стороны, называет Барнс в списке авторитетных и "Свидетельство" Соломона Волкова...
Как бы то ни было, "Шум времени" Барнса - чтение... занятное. (Кто прочтёт книгу, поймёт, почему я употребил это определение).
Хотя...
Хотя его же "Нечего бояться", на мой взгляд, душеполезнее.
Рекомендую.
Это моë давнее