Роман В. Кочетова «Секретарь обкома» и закат Советской власти

     Всеволод Кочетов долгое время был главным редактором журнала «Октябрь», который считался основным идеологическим противником «Нового мира» А. Твардовского в литературном мире. В 1960-е годы он считался одним из лидеров-проводников коммунистической идеи в мире искусства. И прошел путь от полной поддержки со стороны властей (стал членом Центральной Ревизионной Комиссии при ЦК КПСС) до скрытого конфликта с нею.
В. Кочетов стал известен после экранизации романа «Журбины» с Алексеем Баталовым в главной роли. Неплохо прошли и другие картины, снятые по его произведениям. Например, «Секретарь обкома» (1963 г.). Сам же роман увидел свет в 1961 году.
Кочетов писал в жанре «социалистического реализма», причем без принуждения, а что говорится, по зову сердца. Свой символ веры, и как пришел к нему, описал в романе, словами своих героев:

«— Я считаю, что партия все может. Для нее невозможного нет. Честное слово! Но надо работать, надо формировать сознание людей. Скажу о себе. Был парнишка как парнишка, но довольно рано попал на общественную работу, — уже в школе комсоргом был. Потом война. Как говорят, испытание огнем, боевая закалка. Потом снова много общественной работы. Это определило и мировоззрение, и привязанности, и симпатии с антипатиями. Я не могу, например, не соизмерять все на свете с борьбой двух миров… Вот недавно смотрел: международные соревнования по боксу. Гляжу, наш советский боксер побивает гедеэровского. Вроде бы и отрадно, наша берет, патриотизм, и так далее. А сидишь и думаешь: ну лучше бы ты англичанина или американца лупил. Ведь гедеэровец-то из социалистического лагеря, из нашего. Смешно, верно? А вот такое видение мира. Может быть, это плохо?»

Кочетов считал, что такое миросозерцание – хорошо. Без этого нельзя строить Советский Мир. И он полностью солидаризовался с женой секретаря обкома:

«…София Павловна, с детских ранних лет учила Александра смотреть на любое явление общественной жизни с точки зрения интересов классов, борьбы классов. «Самое страшное, — говорила она, — воспитать гуманиста-нейтралиста, который на все взирает с так называемых общечеловеческих позиций. Пока на земле есть классы, пока есть угнетение и эксплуатация человека человеком, общечеловеческих позиций… быть не может. Позиции могут быть только или за эксплуатируемых и против эксплуататоров, или против эксплуатируемых и за эксплуататоров… В общественной жизни, в политике, в искусстве — во всем, пока на земле есть антагонистические классы, нельзя рассматривать человека и человеческое через прекраснодушные призмы гуманизма вообще».
И она никогда не жалела времени на то, чтобы терпеливо разъяснять Александру, ради интересов какого класса совершено в мире это, произошло то, готовится третье.   
«Пока ты не забыл о существовании классов и классовой борьбы, ты марксист, ты ленинец. Как только ты об этом позабыл, ты просто деляга. Какое-то время у тебя по инерции и может что-либо получаться, но позже все неизбежно зайдет в глухой тупик».

Немало людей подпишутся под этими рассуждениями и сегодня. Тем более прочитав такой пассаж:

«— Ты не справляешься. Да, да, да, ты не справляешься. Ты уже давно и не вожак и не организатор. А почетных, сенаторских, должностей мы ещё не учредили».

Пришло время – учредили. В наше время в виде Совета Федерации.
Свою позицию писателя Кочетов разъяснил в диалоге героев произведения об искусстве:

      «— …один поэт …говорил так: беда нашей литературы в том, что у нас пишут, не рассчитывая на века, пишут, рассчитывая на сегодняшнего читателя. Это верно?…
— Если книга правильно и ярко отразит современность, о ней можно не беспокоиться, она будет жить долго... Значит, беспокоиться надо о другом — о том, чтобы современность отражать правильно и ярко. Значит, надо думать о ней, о ней, о современности. Этот ориентир не подведет… А в общем-то, …меня бессмертие мало волнует. Меня больше волнует, как я выполняю свой сегодняшний гражданский долг, есть ли польза от моего труда сегодня. А что будет потом… Маяковский сказал: «Умри мой стих, умри, как рядовой!» Пусть и мои романы гибнут в бою, как рядовые. Лишь бы они сражались».

        И романы Кочетова были из этого – сражающегося ряда. Он приоткрывал внутреннюю кухню своего творчества, по нынешним временам, во многом наивную:

        «Случилось так, что в голове сама собою начала складываться новая повесть. Возникала повесть о старом архитекторе, который обрел вторую молодость, попав случайно в условия, подобные тем, что были в Заборовье. В воображении рождались хорошие люди, люди с мечтой о новой, красивой жизни, формировались их характеры, заострялись конфликты».

      Это забытый уже соцреализм. А следом спор о партийности в литературе:

    « — Ошибаешься,… ошибаешься. Догматизмом от твоих установок отдает.
— Если стоять на позициях ленинских взглядов на литературу как на часть общепролетарского дела, если стоять на позициях выступлений товарища Хрущева по вопросам литературы, которыми, развиваются и продолжаются ленинские позиции, — если это догматизм, то только в таком случае я догматик…».

      Ни герой романа, ни сам Кочетов не боялся быть «догматиком», как его величали в «Новом мире». Он был сто процентным коммунистом и болезненно переживал за реалии строительства коммунистического общества в СССР.
В предисловии издатели написали:

«Его книга — широкое полотно, отображающее жизнь нашего народа между XXI и XXII съездами партии…». А отрицательные персонажи «терпят поражение потому, что идут не в ногу с жизнью, не отвечают её возросшим требованиям». Это поэт с эротическим уклоном, это почивающий на былых заслугах директор комбината,  и превратившийся в приобретателя член партии из рабочих. Вот они-то и потерпели, по мнению, автора предисловия, поражение. Если он знал, что будет дальше. Проиграют как раз люди «предисловия». Ну и автор «Секретаря обкома».
А почему проиграли? Об этом можно понять, читая романы Кочетова с позиций нашего дня, зная, чем все закончится.
Так секретарь обкома много внимания уделяет хозяйственным вопросам.

«Стояли последние дни мая… Свалились с плеч и то посевное напряжение, и то ожидание ежедневных сообщений из районов о ходе работ, та постоянная готовность ехать туда, где образовались затор, заминка, где, как ты полагаешь, без твоего присутствия дело не выправится, не пойдет».

А ведь испокон веков крестьяне занимались своим трудом: сеяли-убирали без напоминания, а теперь требуется ежедневное внимание высокого начальства, чтобы крестьянин, точнее колхозник,  сначала вспахал и доложился, потом посеял и отрапортовал, затем убрал и отчитался. Как же могло случиться, что крестьянина надо теперь понукать-подгонять? У автора романа об этом ни гу-гу. И не только у него. В колхозные времена долго не было принято обсуждать тему возникшего отчуждения земледельца от своего труда. Исключение несколько художественных произведений (рассказ «Рычаги» А. Яшина, фильм «Председатель»…). Потом уже, ближе к концу 70-х годов, об этом (понятно, не впрямую) стали писать аналитические очерки журналисты-«аграрники» - А. Стреляный, Ю. Черниченко, Г. Лисичкин…
Но можно было спросить и про другое: а как получилось, что вся реальная власть оказалась в руках неких «секретарей», о которых в Конституции и в других советских законах ни звука? Но в романе работа секретаря обкома освещается как данность. Как восход солнца. Есть и есть. И в то же время, то было первое крупное художественное произведение, освещавшего работу советских «губернаторов». Причем, и с критических позиций. У Кочетова оказалось, что не все «губернаторы-секретари» - положительные персонажи. Для того времени  это был подлинный прорыв. Но что любопытно: почин никто из писательской братии не подхватил. Дело художественного осмысления властных этажей не только застопорилось на областных секретарях, но и вновь вернулось на уровень «секретарей райкома». И это при том, что в советской литературе принято было ставить «острые проблемы современности». И Кочетов ставит одну из них и впрямь чрезвычайно острую:

«Владычин подсел к Черногусу, к тому, кто в его глазах был представителем старой большевистской гвардии, стал пересказывать свой недавний разговор… об отклоняющихся от линии партии, о спекулянтах, готовых участок государственной земли превратить в средство наживы, о тех, кто уходит из общественной жизни.
- Щелку нашли, щелку. Слабину, - согласился с ним Черногус. - А их по рукам надо, по рукам!»

И били! Но сначала требовалось подвести под готовящийся удар философскую базу:

«Если есть соблазн, есть и соблазняемые, не так ли? Мы должны были очень внимательно, очень зорко следить за появлением соблазняющих факторов».

Какие именно? А следующие:

«— Мы должны рубить дачные участки, и рубить безжалостно. Уже от этого одного многое улучшится. Или вот читаю: поезд такой-то, Москва - Юг. Летит домой, в Москву, от него за версту фруктами пахнет. Проводники в нем, работники вагона-ресторана — спекулянты. Покупают где-то там, на юге, груши, яблоки, дыни за копейку, в Москве продают за рубль».

От этого описания частного случая до частного предпринимательства рукой подать. Ведь старый коммунист оказался прав: частная полуподпольная торговля со временем только расширялась. И опять автор романа не задался вроде бы простым вопросом: а где была государственная кооперация с ее несравненно бОльшими транспортными и финансовыми возможностями? Вроде бы на месте. Арбузы регулярно поставлялись в магазины, правда, дыни почему-то завозились редко. Но арбузы везли с колхозных бахчей, а контрактации с населением почти не было. Слишком хлопотно открывать закупочные пункты, дабы запастись парой тонн овощей. А спрос был и удовлетворялся «спекулянтами», для которых жалкая тонна была как раз по плечу и карману. И с ними – выходило - надо было бороться. Тогда может лучше обойтись без дынь? Именно так и считал большевик Черногус: мне не надо и другим не нужно. Гигантские заводы строим, в космос полетели, до дынь ли тут… Так и жили с дефицитом до самого конца, не сумев разрешить проблему «дынь».
Но были куда более тревожные тенденции, что обеспокоили автора, и он вывел образ рабочего-стяжателя Демешкина.
Сигнал, похоже, поступил от соседей. Поехал сам секретарь обкома с несколькими коммунистами, включая секретаря райкома Владычина и  старого большевиком Черногуса. Соседка рассказала им:

«— С трудов праведных, товарищи дорогие, не наживёшь палат каменных. Это народ уже давно определил.
— А тот дом разве каменный? — поинтересовался Василий Антонович.
— Каменный, каменный, батюшка. Из шлакоблоков. А сверху штукатурка. Красиво, ничего не скажешь. Восемь комнат в нем, при четырех душах живого народу. Сам, значит, хозяин. Хозяйка. Сын да сынова жена-молодуха.
— А кто он, хозяин-то? — поинтересовался Василий Антонович…
— Рабочий, — сказал Черногус. — С химического комбината…
— То-то и дело что рабочий, а не нэпман, с которого бы и спросу всего — буржуй и только. А тут рабочий. Трубопроводчик он. Из кожи лез, дом строил. Три года строил. Все у него краденое — и шлакоблоки, и