***
«Блюз падает, как град»
Роберт Джонсон
Минует эпоха, кончается музыка,
осев на вещах серебристой пыльцой.
И нам остается лишь дырка от бублика,
фрагмент черно-белый да сон цифровой.
Мы слушаем их, как в замочную скважину
снесенного в Гарлеме особняка.
И в наших «бананах» фонит что-то важное,
мешая сорваться на клич дурака,
хилять за попсовою дудкой к расселине,
где буйно раскинулся чертополох,
и спрятаны судьбы хозяев и челяди,
где мухи и штым, словно мамонт издох…
Считалочка блаженства
«Блажен незлобивый поэт»
Некрасов
Блажен болван, блажен эстет,
блажен незлобивый поэт,
торчащий от себя в искусстве.
Блажен трепло и пустоцвет,
и Нобелевский комитет,
в зеленой найденный капусте.
Блажен их смелый хоровод,
который города берет.
Блажен читатель без мозгов,
пригревший на груди врагов
и не звереющий от боли.
Блажен поклонник ерунды
без обоняния беды,
блаженны шизики на воле.
Блаженна белка в колесе,
ООН, и НАТО, и ПАСЕ.
Блаженны кобеля в Крыму,
и девки с тортом на дому,
фашисты за рулем на трассе.
Налево сплюнувшие страх,
в гламурном креме вертопрах,
но лишь не при последнем часе.
Кто понял сбивчивый мой бред,
в том страшного блаженства нет!
Коллегам
Да будет проклята гордыня!
Нагнемся под епитрахиль.
Коль в сердце подлая твердыня,
лишь покаянье вкус и стиль.
А все поклонницы - поклоны.
«Помилуй и спаси» рефрен.
Не соловьи мы, нет, вороны,
крикливо множащие тлен.
Ну да, вы кривитесь надменно,
вращая пальцем у виска…
«Ты царь» - прав Пушкин, несомненно.
Но замки все же из песка.
Разрегистрация
Христианином я хотел бы умереть,
а не лукавым рифмоплетом.
Тошнит от слов. Саднит грудная клеть.
В Содоме бродит совесть грустным Лотом.
Мой брат-близнец, лирический герой,
ты процветаешь, я иду на плаху!
Ты плод грызешь греховный, налитой,
я долго вслед гляжу монаху.
Ты веришь в дар. Нередко сам себя
паяцем вижу посреди арены.
Глумливо кланяюсь, позор любя…
Разрегистрацией шуту вскрыть вены?..
ККП
В Клубе Кукушек и Петухов
нынче росистое утро.
Спрыгнув с насестов, поев пирогов,
дунув на перышки пудрой,
патокой смазав щедро гортань,
чешут к заветному дубу,
где начинают плести филигрань
лести, любезной их Клубу.
- «Как изумительны ваши стихи!»
- «Ваши не менее, честно».
- «Правда ведь, мы не творцы чепухи?»
- «Это и дятлу известно».
- «Лирика ваша пронзила меня!»
- «Пишете, как сотня Данте».
- «Третью строку повторяю полдня».
- «Дарите грезам анданте».
- «Очень серьезно. Заявка на труд,
что зачеркнет «Илиаду».
- «Под метроном наши души поют,
клоном сигналит взгляд взгляду!..»
У мониторов, мерцающих в лад,
на безграничном просторе
тьмы ККП день и ночь свиристят,
и по колено им горе.
Е.Я.
Мы с тобой, как солнце и луна,
между нами ночь и тишина,
километры траурных дорог,
между нами милосердный Бог.
Все, чем дни и годы я дышал,
все, что неуклюже написал.
Мне теперь не вспомнить: ты ль была
той, что так любила и звала?
Музыка
Дал хлеб нам, воду и тебя
Господь, чтоб жив был человек.
Ты трепет снасти корабля,
ты ритма крепнущий побег.
Ты эхо ангельских хоров,
ты отсвет Божьего труда
меж разлинованных листов,
что Моцарт за гроши продал.
Ты чернокожий у реки.
Мотая в трансе головой,
он дергает кусок лески,
нацепленный на ствол сухой.
А я сочащий струп чешу,
и, столько лет вздыхатель твой,
с зарей и в сумерках грешу
с твоей троюродной сестрой.
***
«Ты умрешь», сказали ему врачи.
И небесные трубы джаз заиграли,
и старик апостол достал ключи.
Где мораль, вы спросите? Нет морали.
Утонула в луже вчера мораль.
Человек страдает с душой бессмертной,
унесен от дома в такую даль,
потрясен чужбиною звезд несметных!
И в тумане узкий хрустальный мост –
наш Господь Христос.
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг.
Точнее, как Сизиф, пытался
добиться, чтобы мой двойник
на возвышенье красовался.
И напыленьем золотым
ему покрыл я все изъяны,
а сам остался грубым, злым,
как все, кто любит истуканы.
С нечеловеческим лицом,
плачевно вычурной осанкой
мой монумент, корявый гном,
в углу валялся ржавой банкой.
И лишь с безумною тоской
его я втягивал на гору,
как добрый Бог слал ветер Свой
и ливнем предавал позору! |
