За проблеском разума видится дым,
Наполненный ядом и завистью.
Он умер женатым, хоть жил холостым,
Ему на том свете не кажется,
Как— будто бы он, словно в радужном сне,
Вернулся во дни разудалые,
Где хладный узор на замерзшем окне,
Расцвел безупречьем сандаловым.
Но вот уже кто-то за руку берет,
И тянет к востоку чудесному,
В пути тихо шепчет мирской анекдот,
И потчует разум советами.
Поди ж, разберись: вон цветы во дворе,
И слякоть прилипла к подштанникам,
И влага в колодезном старом ведре,
И древний старик в накомарнике...
Прошедшей разлуки туманная даль,
Укрыла тюленей на лежбище.
А барду провидится жаркий сераль,
В бреду стан турчанки мерещится...
В пустыне разбойники грубый отстрел,
Ведут, засевая газелями,
Пространство, где умерший в зле менестрель,
Любуется снежными елями.
Оглохший, немой и неистово пьян,
Бренча на березовой лире,
Проглотит вина, иль закурит кальян,
И выдаст творенье в эфире.
Но в бренности нашей его не застать,
Отдав дань подмосткам и сцене,
Вкусить дар небесный — любви благодать,
Спешит он в благой перемене. |
