Я встал в ночи, бессонница – кручина,
На голову накинула права,
Нелепейшей разлуки по причине,
Что я послал подругу в никуда.
И бросился за ней на приступ плетня,
А там философ нежится во тьме.
Врезаясь в кучу полуночных сплетен,
Я подтянул на стареньком ремне,
Остатки полутрезвых мыслей.
И распластавшись на перине лопухов,
Поведал сирому, что я сейчас прокисну,
В невысказанности иль передозы слов.
Он мне поток, трезвяших душу мыслей,
Пролил в отраде песен кузнецов.
Не знал, безумец, что за этим выйдет,
Не знал паршивец, визави готов,
Возлечь на ложе юной королевы
И с бледною улыбкой на лице,
Ей промурлыкать сальные напевы,
О зелени проросшей в холодце.
О том, что можно было б по глоточку,
Принять микстуру прямо неглиже,
И ни за что не ставить в деле точку,
На том конце прекрасной ля Бурже.
А может на Тверской или Арбате,
Иль на граните петербургских берегов,
Где ракурсы безумств великих братьев,
Сияют, как подарки от веков.
А там уже наш африканский гений,
Развеяв бакенбарды на ветру,
Летит на дрожках,как герой Евгений...
А я лоб твердый безутешно тру.
О, Александр! Засверкал глазами.
Балет и опера, теперь уж все равно.
Опишет он себя полутонами,
В парах клико, а может быть бордо.
Глаза Мадонны кисти Рафаэля.
Померкнут вдруг от живости такой,
Какую нанесет пиитный гений,
В антракте за махровым полотном.
Там будет все: и нежности предплечий,
И серебристый отблеск от луны,
Бегущий по стеклу зеленой речки,
От русла подошедшей седины.
В изгибах подоспевших к сласти ножек,
Отыщется сатира алчный взгляд,
И в серпантине крашенных дорожек,
Невесты милой серебрит наряд.
В плодах поспевших табу и запреты,
Проглядывают из-за кустов.
И мир рождается от праведных заветов,
В аляпистых мгновеньях вещих снов. |
Пиит свое пусть выполнит предназначенье!
Остатки ж полутрезвого ученья
Философ с дервишем отведают потом!