Страшно вовсе не тогда, когда тебе можно пить алкоголь,
И ты его пьёшь, радостно звоня таким же пьяным друзьям.
Не тогда, когда ты взрослая, и тебе не продают сигареты,
Даже если ты покупаешь шесть блоков.
Страшно, когда ты хочешь выпить всего пятьдесят, но тебе нельзя.
Страшно, это когда родная рука обнимает тебя, а тебе и так плохо,
А с ней ещё хуже.
Страшно не тогда, когда твой концертный костюм недостаточно отутюжен,
А когда отменяется твой концерт,
Потому что события в стране такие, что имеется риск,
Страшно, когда твой близкий человек меняется в лице,
Из-за того, что ты ему говоришь.
Страшно, когда задают вопрос, чем ты занимаешься,
И ты отвечаешь, что ты поэт,
А они все на тебя с такой жалостью смотрят, уж лучше бы ты соврала, что работаешь на заводе,
Ежедневно берёшь запчасти, собираешь в определённый комплект,
Вечером приходишь домой, готовишь жрать,
Выпиваешь свои пятьдесят, обсуждаешь, какая соседка напротив
Стерва и блядь,
Таких ещё поискать.
Пишешь статусы в одноклассниках, каждый поход в магазин - выход в свет,
Копишь на сервиз, и уже даже накопила на его треть,
Переключаешь с новостей на дурацкий сериал и не понимаешь,
Чем можно заняться в художественном музее.
Страшно не тогда, когда совсем некому тебя пожалеть,
По-настоящему страшно, когда жалеют.
Страшно, когда прилетаешь в Париж,
И не чувствуешь его, не осязаешь,
Страшно, когда сидишь
Перед толпой французов, вся такая, с выпученными глазами,
Пока они тебя, будто австралопитека, разглядывают и сетуют,
Страшно, когда свидания походят на собеседования,
Страшен не выбор одной из сторон баррикад,
Страшно, когда твой любимый человек даёт тебе пощёчину,
Потому что ты в кедах, а не на каблуках,
Страшно не тогда, когда жить не хочется,
Страшно, когда хочется, очень хочется, да вот только нельзя никак.
Страшно не узнавать печальное из итоговых новостей,
Или находиться там, в гуще, и самой печалиться,
Вовсе не страшно всю жизнь не хотеть детей,
Страшно, как раз, когда хочешь, но не получается,
А ещё страшнее, если не ты, а твой сын находится в гуще событий,
И ты включаешь телевизор и смотришь списки раненых и убитых,
А у него телефон третий день отключен,
Страшно не тогда, когда ты невезучий,
А когда от тебя ничего не зависит.
Страшно не тогда, когда твой отец живёт на несколько домов,
Или имеет сотни любовниц, с которыми проводит страстные ночи,
Страшно не тогда, когда ты не можешь сесть и потрещать с ним о чём-то там, между прочим,
Как многие дочери, имеющие постоянных отцов,
По-настоящему страшно, когда под звук клавесина
Обрывается последняя нить,
По-настоящему страшно отца хоронить,
Когда он лежит холодный и белый. Практически синий.
И ты уже никогда не сможешь ни поссориться с ним, ни просто поговорить.
Страшно не ехать ночью в четвёртом часу,
В гости к друзьям, когда ты в стельку пьяна, будто цирковой плут,
Страшно, когда ты вообще ни в одном глазу
И едешь пить виски к подруге,
Потому что дома тебя не ждут,
Искренне веря, что друзья не сдадут,
Ибо вовсе не хочешь, чтобы он знал,
Где ты шарилась в одиночестве допоздна,
Размышляя о том, что есть пряник, что кнут.
И не страшно, когда выходишь на сцену без уверенности, что поймут,
Страшно, когда не понимают.
Не страшно любить, того, чьи сальные друзья, посмеиваются, допивая
Терпкий херес за столом на рождественский вечер,
Страшно до дрожи, когда они морально тебя убивают,
Но ещё страшнее, когда морально калечат.
Не страшно слушать их сальные шуточки,
Мол, кто ты такая, девочка, лапочка, проституточка
Надень шапочку, застегни на молнию курточку
И заткнись, тебя здесь никто не слушает,
Мы не какие-то мальчики, чтобы проводить время с подобными клушами
Прилипла, как банный лист,
Ещё бы, он известный артист,
Ему осточертели такие, как ты.
А потом, один из его друзей,
Пожалуй, один из тех, кто не знает, зачем посещают художественный музей,
Говорит такому же сальному другу у всех на виду:
"А чё, нехилая баба, я бы, может быть, даже вдул!"
И его поддерживают коллеги: "Я бы тоже вдул!", "Я бы вдул!"
Мне давно не страшен весь этот разврат и разгул,
Весь этот цирк и базар-вокзал, который я регулярно наблюдаю вокруг,
До поздней ночи и поутру,
Диаметр этой окружности неисчислим,
Это замкнутый круг,
Расширяющийся всё больше и больше, в зависимости от социального мусора,
От людей, отличающихся дурными вкусами
И боящихся выразить устно,
Чего они на самом деле бояться.
До боли страшно осознавать, что за них даже некому помолиться,
Некому причаститься, исповедоваться и поклясться.
И раз уж пошла такая пьянка, и я оказалась в такой веренице,
Положив руку на сердце, из веры, из чувств,
Я за них три раза перекрещусь.
Три раза перекрещусь.
Три раза перекрещусь. |