Когда разучусь сочинять стихи
(точнее, так и не научусь),
появятся новые пастухи
у стада моих беспризорных чувств.
Они выразительно щёлкнут бичом,
басовым ключом синтезатор вскрыв,
и я, в невежестве уличён,
сжимая воображаемый гриф,
забросив грифель, курсор, перо,
забыв про телесную суть любви,
пущусь вдоль додекафонных троп
вписаться в звенящий струны извив.
И пусть мои пальцы сведёт артроз,
склероз переварит в дерьмо мозги —
пусть я не дорос до стихов и проз,
во тьме не видав ни единой зги —
но ноту за нотой зубрю, дикарь,
листа партитуры мусоля клок.
Изжелта-чёрн ноябрь-декабрь.
Грозным Бетховеном бредит ЛОР.
С севильского что ль свихнувшись ума,
ухо замылил цирюльник злой,
Музыки муза глохнет сама —
замерь, имбецил, децибела звон.
Утлого слуха сух абсолют.
Быт полосат словно клавиш ряд.
Со всхлипами флейт переборы лютнь
флиртуют, да и со всеми подряд...
Но топот стад заглушит дуду —
пастушью, пастырскую: облом!
И я на круги на свои пойду,
скрипя суставами и пером.
Ах, стая чувств, опрокинь блокпост!
Верни первозданную власть перу.
Забей (на всё!) поэтичный гвоздь,
точку в пустыне, где я, как труп —
лежу, и наг (то есть просто гол),
хладный в ладонях не мну глагол.
|
