Дымится догорающий окурок,
забытый в полумраке на столе.
В компании фаянсовых фигурок
я вновь один спустя двенадцать лет.
Здесь ничего, похоже, не осталось,
способного, как прежде, волновать.
На сердце вместо радости - усталость,
и даже выпить некого позвать.
Друзья?.. Одних уж нет, а те - далече.
Железный лемех вырвал жизни пласт.
Издревле, как хирург жестокий лечит
лихое время каждого из нас.
Подруги все по свету разлетелись
в надежде гнёзда свить в чужом краю,
где я стихи про белые метели,
грустя, в тетрадь записывал свою.
Писал о нашей крошечной речушке,
где летом по колено воробью,
и о курносой, тоненькой девчушке,
той, что назло судьбе своей, люблю.
А годы тихо таяли в разлуке,
чтобы однажды хмурым зимним днём
послушно мать в гробу сложила руки,
от злой тоски забывшись тяжким сном.
Осиротел невзрачный серый домик,
но пробил час и я пришёл к нему.
Налил вина, открыл заветный томик,
где Саша Пушкин пишет про тюрьму.
Как изменился мир за это время,
убитое без пользы в лагерях!
К чему все запоздалые прозренья
и молодость, потраченная зря.
Фигурки продолжают вечный танец,
начавшийся столетия назад.
На лицах их горит всё тот же глянец,
стекляшки глаз загадочно блестят.
Как вы хрупки, воздушные созданья,
всё ту же фразу повторяю я
и тут же замолкаю в ожиданье
каких-то слов из их небытия.
Но - глух и нем! - молчит фаянс голландский.
Секреты королевского двора -
таков закон! - не подлежат огласке.
Всё умерло в таинственном вчера.
От коньяка немного заплетаясь, -
пардон мадам, - бормочет мой язык,
но мне и дела нет до ваших таинств,
к причудам вашим с детства я привык.
Мне б разгадать всего одну задачу
о равенстве и братстве на земле...
Как жутко за окошком ветер плачет...
Ах да, ведь я вернулся в феврале.
Дымится догорающий окурок,
забытый в полумраке на столе.
В компании фаянсовых фигурок
я вновь один спустя двенадцать лет.
|