Утром было тяжелее всего,
утром Он был как чистый девственный лист,
как киноэкран перед началом сеанса,
как поверхность мёртвой планеты,
где вечные холод и мрак.
Лишь в глубине тлело нечто —
угли догоревшего предыдущего дня, быть может,
или стыд,
а может, незаживающая рана.
Он называл это нечто томлением безысходности.
Наверное, на экране можно было нарисовать что-то новое,
но Он не умел,
или думал, что не умеет.
И Он создавал себя из себя прежнего —
крупинка за крупинкой, мазок за мазком,
черпая материал из пепла
предыдущих дней, сгоревших до тла.
Зачем Он это делал,
Он и сам не мог сказать.
Быть может, это делал даже не Он,
а некто, пытавшийся его захватить,
и успешно захватывавший ежедневно,
и ежедневно лепивший из Него подобие себя,
и каждый раз неудачно,
удлиняя ряд непонятного опыта...
Какую цель преследовал неизвестный,
и была ли вообще какая-либо цель,
Он тоже не знал.
А впереди была череда из тысяч и тысяч дней...
|
Послесловие:
Засыпая,
мы словно бы умираем,
а утром
рождаемся вновь,
как изображение
на негативе,
длинным рядом
дней-инкарнаций
устремляемся
в будущее, где
наш образец
совершенный
золотом вечным
сияет
навстречу...
Но в этом чудненьком есть зерно истины. 
Спасибо за отзыв, Татьяна! 
Знавал я немногих Саенко,
Но вот чтоб вот так... напрямую, о зеркале сна...
Это парадоксально, но легко и свежо, несомненно!
Осталось узнать - когда этот Некто ложится спать?