Напился так, что слово для приличия,
Не мог ни вымолвить, ни прохрипеть.
И не имел понятия отличия,
Где жизнь моя, а где гуляет смерть.
Так, где ж набрался я до умопомрачения,
С какою женщиною целовался под кустом.
Теперь уж нету главного значения,
Что было с нами в сумерках потом.
Я помню только голос ненавязчивый,
Все спрашивал меня, откуда я.
А я бубнил, чтоб он меня не спрашивал,
Или твердил: от вечного огня,
Пришел к тебе решить души задачу,
Отметиться что я еще живой,
И что имею за городом дачу,
И псина там, характер дюже злой.
И что жена моя еще в гражданском браке,
Папаша ейный старый генерал.
Меня не спрашивали в тишине и страхе,
А я все мучился и бесконечно врал.
И выдавал все враки за действительность,
С настойчивостью русских партизан.
Но потерял видать с похмелья бдительность,
И прыгнул на деревья как Тарзан.
И девушка, что спала где-то рядышком,
Проснулась, завизжала как свинья:
Я думала, что ты слегка порядочный,
А ты почти такой же, как и я.
С тех пор не пью стаканом теплой водочки,
Жую смиренно добрый барбекю.
И не хожу гулять с красоткой Софочкой.
Сказал, не буду пить, вот и не пью. |
