Провидя в свете кутерьму, обласканный свиданем,
Не хочет сесть опять в тюрьму, все время ищет крайнего.
Так проявите же к нему, толику сострадания,
Неадекватен? Все поймут, и в процедуры ванные,
Его, под уговоры, стон, отправите сердешного,
Ах, он давно уже того, тем более нездешний он.
По всем раскладам криминал, за ним хвостами стелится.
Ах, он еще не то видал? Тогда пускай застрелится.
Не саноторий здесь ему, режим, порядок старосты,
На волю хочет, в кутерьму? Сидеть до самой старости,
Написано там, на листах, вердикта приговорного,
Его не мучит Божий страх? Тащите благородного,
В седьмую черную купель, смола там дюже теплая,
Чтоб не скучал, споет свирель, и женщина залетная.
Чистилище такого зла не видело в приличие,
С времен великого козла, в синайском безразличие.
Ах, не вонючего козла, а телочки из золота,
Телец? Так видно там, припаяны, припороты,
Довески серого свинца? Фальшивого, но золота.
Видать и этому конца не будет до прихода,
На землю истины небес, до искончанья века.
Но тащит, тащит человек, сколоченный в заботах,
Грехов проклятых тяжкий крест, для искупленья оных.
Не поднимая битых век, венец, надев для славы…
Но тут поднял Всевышний перст, благословляя правых.
И вынул с бытия планет, по виду безупречных,
Эдема созданного след, в наряде подвенечном. |
Лютое в лютой степени Тебе!