(ГИМН) СУШЕ
Чейз Твичелл, р. 1950
Над блеклой прерией
Всё небо – в красках акварели.
Там будущее в будущее
Преходит то и дело.
Есть тонкость
В нежном сочетаньи,
Которое любовью назову;
Тебя в него включить пытаюсь,
Но не тебя я вовсе обожаю,
А музыку и время я ловлю.
Чтоб пояснить, за что люблю я
Одиночество, всегда
Произношу: приватность.
Приватность - дом вокруг него.
Вовнутрь одиночества ты можешь заглянуть,
Как и в окно соседу ночью –
И не любопытства ради,
А любознательно, по дружбе.
То, что увидишь там, -
Типичный натюрморт.
А где-то далеко о берег
Лупит океан и брызги вверх
Летят, как битое стекло.
Не бьётся только ничего.
Ведь океан бессилен
Себя сражаться против самого.
Ирисы разрослись
Вдоль самого забора.
Его опутал дикий виноград
И стал надёжнее любых оград.
Забытых, не подрезанных
В запущенном саду
Деревьев одичавших
Мелки, кислы червивые плоды;
В тени неровной груш -
Там падалицы так и шевелятся
От их грызущих ос;
Коровы шумно дышат
На солод и силос.
Такая тишина
Где будущее спит.
Ему никто не нужен;
Хранится в ящике комода
Любовь, как свежее бельё.
Окно, как рама, углубляет
Оттенки вызревших плодов,
И папоротника горькая пыльца
На клавишах рояля оседает.
Исполненные света облака
Печалью душу наполняют,
Но сами по себе они не унывают.
Безвременные страсти океана
Меня не трогают ни грамма -
Его распев рычащий
И волн соударенье.
Куда мне ближе краски, чем слог стихосложенья.
March 16, 2016
Черновой перевод: 19 марта 2016 года
INLAND
Chase Twichell, b. 1950
Above the blond prairies,
the sky is all color and water.
The future moves
from one part to another.
This is a note
in a tender sequence
that I call love,
trying to include you,
but it is not love.
It is music, or time.
To explain the pleasure I take
in loneliness, I speak of privacy,
but privacy is the house around it.
You could look inside,
as through a neighbor’s window
at night, not as a spy
but curious and friendly.
You might think
it was a still life you saw.
Somewhere, the ocean
crashes back and forth
like so much broken glass,
but nothing breaks.
Against itself,
it is quite powerless.
Irises have rooted
all along the fence,
and the barbed berry-vines
gone haywire.
Unpruned and broken,
the abandoned orchard
reverts to the smaller,
harder fruits, wormy and tart.
In the stippled shade,
the fallen pears move
with the soft bodies of wasps,
and cows breathe in
the licorice silage.
It is silent
where the future is.
No longer needed there,
love is folded away in a drawer
like something newly washed.
In the window,
the color of the pears intensifies,
and the fern’s sporadic dust
darkens the keys of the piano.
Clouds containing light
spill out my sadness.
They have no sadness of their own.
The timeless trash of the sea
means nothing to me—
its roaring descant,
its multiple concussions.
I love painting more than poetry. |