Когда весна омоет влагой стекла,
Любимой девы страшного окна,
Когда она сама от слез своих намокнет,
Останется на век совсем одна.
Тогда возьму перо сквозь пальцев длинных,
И как Есенин, забывая страх,
Приду к вдове с главою неповинной,
И вместе с ней пойдем в москвы кабак.
И в этом смраде слов и алкоголя,
Найдем и Пушкина, и Пастернака блажь.
Она жена поэта Гумилева,
Приказно скажет: хлеба мне намажь.
Не тонким слоем масла вологотчин,
Голодная, не ем который день.
Прости, мадам, ведь я такая сволочь.
Далек от голода и прочая проблем.
Кудрявый Пушкин, Александр Сергеич,
Властитель разума, любитель барских тем,
Да закажите ей один огромный сендвич,
Но тот молчит, живой, но буд-то нем.
Намедни он в салонах знатной дамы,
Присел сыграть с поганцем грязным бридж.
Тот шулер местный, способный на обманы,
Он гения раздел до самых бриж.
Но не осталась Анночка голодной,
Проезжий денди, он же меценат,
Ей предложил бифштекс, правда холодный,
Шампанское и в плитке шоколад.
И к ней подсели Ленин и Дзерзинский,
Усатый Сталин, Молотов, Шаляпин,
И Аннушка в восторге громко взвизгнув,
Наелась до отвала. Дело в шляпе. |
