А Баба-Ёжка Наделала окрошку,
Печь растопила, Кота накормила,
Избу прибрала, ну как смогла.
Надела валенки, Села на завалинке,
Достала монокль.
Смотрит далеко:
Где это там Емельян?
Ей мышь-полёвка нашептала,
Как Щука Емельяна ругала.
Да и, надобно признаться,
Она на Емелю глаз положила.
Где-то в глубине
По-бабски любила.
Не красавица, знала...
Только ласки его
Ночами ожидала.
«Не полюбит — куплю с потрохами,
В сундуке златые лежат рядами.
Глядишь, и Емельку окручу,
Заверчу им, как захочу.
Я стану царевною пригожей,
Не перекосит Емелю от моей рожи!»
Тем временем вдали печь задымила.
Едет-едет к ней суженый, милый!
Высокий, статный,
Во всех отношениях приятный.
Не рябой, не кривой,
Будет Емельяшка мой!
А Емеля на печи лежит,
Калачи сами лезут в рот.
На печи тепло и уютно,
Ветерочек дует попутный.
И чего там Щука удумала,
Что такое Яге написала?
Любопытство его разбирало,
Но записка в яйце схоронена.
Не куриное оно, не воронье,
А покрыто оно чешуёю.
Лишь с Ягой его, видно, открою.
«Ничего, потерплю, всё узнаю.
Я Ягу обхитрю, обломаю.
Не такой уж я тютя-матютя!
Ей скажу: "Здорово, бабуся!
Говори, как мне жить-припевать,
Не работать и горя не знать,
Без велений, чтоб щукиных жил,
Да и печь я свою сохранил!"»
Вон, кажись, и избушка видна,
И сама повернулась она.
На крыльцо к нему вышла девица,
На которой вмиг хочешь жениться.
И стройна, и лицом так пригожа
— Изменилась так бабкина рожа...
|
Стоит, как шамаханская царица,
Грудь, прикрывают шёлковые ткани
Стыдливо вниз опущены ресницы,
Дыханье спёрло, стан - стройнее лани.
Рукой взмахнула, словно лебедь белый,
Карминовой улыбкой скрыла страсть.
- Емелюшка, да ты такой несмелый,
Слезай с печи, тебя я заждалась....