В часовне тусклой, с раннего утра,
Органа слышится небесная игра.
Несет душе и радость и покой
Наш органист божественной игрой.
И к небесам летел органа звук,
Как птица из красивых, сильных рук.
Молчальником был славный музыкант,
Но люд простой признал его талант,
В нем отражался свет его души.
Услышав шорох как-то в своем доме,
Увидел музыкант в дверном проеме
Девчонки юной черный силуэт.
Подняла с ног его упавший плед.
Глаза просящие, прозрачны, как пруды,
И очень тонкие лица ее черты.
"Ты любишь музыку, дитя!" и по отцовски
Рукой коснувшись маленькой головки,
Провел по златокудрым волосам.
Она ответила, что как-то поутру
За дверью вдруг услышала игру.
Войти из страха просто не могла,
Но вот сегодня пересилила себя,
"По коридору кралась я с надеждой,
Звучал орган вблизи так чисто, нежно,
Решила не разгневаешься ты,
В твоем лице так много доброты,
Вот потому я оказалась здесь."
"Ты любишь музыку, мне очень дорогую."
Погладив ласково головку золотую,
Задумался, вопрос стоял насущный,
"Ты из семьи довольно неимущей?"
Кивнула девочка и снова он рукой
Коснулся лба головки золотой.
"Хотела бы мне верным другом стать,
И на органе хочешь ты играть
большую музыку? Тебя я научу."
Такой сюрприз она не ожидала,
Девчонки личико от радости сияло:
"Отныне буду я твоей рабыней!"
Как дочь родную девочку он принял.
И время все, пока она росла,
Учил ее основам мастерства.
Ее успехами в учебе он гордился,
Всем, что имел, он с девочкой делился,
И год за годом девочка росла.
Так, год за годом, девочка росла,
Краса ее, как солнышко взошла,
Когда-то впалые круглее стали щеки,
Глаза красивые, большие, с поволокой.
Все восхищались златокудрой головой,
Походкой царственной, отточенной игрой.
Манеры речи благородные, серьезная,
Осанка гордая, прямая, грациозная.
Из года в год она все хорошела.
Какой-то жар порою обжигал
Его внутри, и он тогда шептал:
"Как хороша она", с поникшей головой
Бродил он по часовне сам не свой.
Когда не приходила он вздыхал,
Ее шаги с надеждой тайной ждал.
И у него не шла тогда игра,
Молился за нее он до утра:
"Прошу тебя, храни ее, Господь!"
И все нежнее к деве его чувства,
Все совершенней музыки искусство.
Он восхищал божественной игрой,
Волшебных звуков дивной красотой.
Это не миф, он думал, не обман,
Влюбился в златовласку сам орган.
Любимой музой стала и родной,
Играл орган лишь для нее, одной.
Молился за нее орган печальный.
И вот однажды, летним, теплым утром,
Она пришла с кольцом из перламутра:
"Поздравь меня, от счастья вся дрожу,
Я завтра утром замуж выхожу,
Учитель, ты меня благослови
на брак счастливый, наш венец любви!"
Ее он выслушал с лицом окаменелым,
И все вокруг так сразу потемнело.
Так и сидел с поникшей головой.
"Я чувствую себя такой счастливой!"
А у него на сердце так заныло,
Как будто бы оно покрылось льдом.
Что стоит музыка, триумф, улыбки, дом
Без глаз ее, как двух больших зеркал,
Полуоткрытых губ, и мастер ей сказал:
"Пусть бог тебя, дитя, благословит
В семейной жизни счастьем наградит."
Она ушла, в часовне тихо стало.
Она ушла и в сердце пусто стало,
А время кралось и куда-то ускользало.
Он все сидел, как камень, неподвижно,
Ночь опустившись, все заполнила неслышно.
На стенах белых ряд цветных полос,
Был сон его похожим на гипноз.
Очнулся он, коснулся белых клавиш,
Ничто уже как видно не исправишь.
Орган весь сотрясался от рыданий.
Орган весь сотрясался от рыданий,
Вторило эхо с болью, состраданьем,
На стенах заметались чьи-то тени,
А звук органа все пронзительней, сильнее.
Неудержимым был, как ветер ураганный,
Предельно чистый и такой желанный.
Всех зазывал, как колокол церковный,
Заполнил люд мгновенно всю часовню.
Всю ночь лились божественные звуки.
Всю ночь лились божественные звуки,
Печальный гимн трагической разлуке.
Шептал народ: "В ударе видно он!"
Как вдруг орган издал последний стон,
И стало ясно всем, закончилась игра,
Его на клавишах лежала голова.
Молчит орган, играть уже не может,
Сердца разбитые никто не потревожит.
Покинул мир наш славный органист. |
