Я с молчаньем не в ладах,
А болтать привыкла – страх,
Хоть при этом языка
Не имею я пока.
Я теряюсь, если вдруг
Вразнобой звучит вокруг
Много разных голосов,
Как несущийся с лесов
Гомон зодчих Вавилона –
Вслед за ними упоённо
Я то лаю, то мычу,
То реву, то хохочу;
Вторю звонким птичьим трелям
И влюблённым менестрелям,
Что печальным баритоном
Распевают под балконом,
И свирели пастушка
С близлежащего лужка.
Я и праздность, и работа,
И веселье, и забота.
У меня лишь гром сраженья
Вызывает раздраженье
И пугает, как ни странно,
Звук трубы и барабана.
А ещё моим ушам
Неприятны шум и гам,
Фальшь неверно взятых нот,
«Бородатый» анекдот
Записного острослова
И – последний вздох больного.
An Echo
Never sleeping, still awake,
Pleasing most when most I speak;
The delight of old and young,
Though I speak without a tongue.
Nought but one thing can confound me,
Many voices joining round me;
Then I fret, and rave, and gabble,
Like the labourers of Babel.
Now I am a dog, or cow,
I can bark, or I can low;
I can bleat, or I can sing,
Like the warblers of the spring.
Let the lovesick bard complain,
And I mourn the cruel pain;
Let the happy swain rejoice,
And I join my helping voice:
Both are welcome, grief or joy,
I with either sport and toy.
Though a lady, I am stout,
Drums and trumpets bring me out:
Then I clash, and roar, and rattle,
Join in all the din of battle.
Jove, with all his loudest thunder,
When I'm vext, can't keep me under;
Yet so tender is my ear,
That the lowest voice I fear;
Much I dread the courtier's fate,
When his merit's out of date,
For I hate a silent breath,
And a whisper is my death.
|
Какое легкое у Вас перо, Александр!..