КОМНАТА САМОУБИЙЦЫ
Висла Шымборска
Вы наверняка думаете, что комната была пуста.
И все же в ней было три стула с высокими спинками.
И яркая лампа эффективно рассеивавшая темноту.
Письменный стол, на столе валялся бумажник, несколько газет.
Невозмутимый Будда, скорбный Иисус.
Семь слоников удачи, и в настольном ящике тетрадь.
Вы думаете, что наших адресов там не было?
Вы думаете, что не было книг, картинок, записей?
Был эскиз черных рук с саксофоном.
Саския с искренним цветком любви.
Радость – это ведь прекрасный дар богов.
Одиссей на полке, отдыхающий в живительном сне
после трудов, описанных в книге пятой.
Моралисты,
их имена были отпечатаны золотыми буквами
на красивых коричневых корешках.
Прямо рядом стройно стояли труды государственных деятелей.
И не было выхода, разве только через дверь,
а если без перспектив, то только через окно.
Так выглядела комната.
Очки лежали на подоконнике.
Гудела единственная муха, то есть она была еще жива.
Думаете, что, по крайней мере, записка прояснила что-то.
А что если я скажу, что записки не было?
А письмо от многих из нас, его друзей, могло бы оказаться в пустом конверте, прислоненном к стеклу на буфете.
THE SUICIDE’S ROOM
You certainly think that the room was empty.
Yet it had three chairs with sturdy backs.
And a lamp effective against the dark.
A desk, on the desk a wallet, some newspapers.
An unsorrowful Buddha, a sorrowful Jesus.
Seven good-luck elephants, and in a drawer a notebook.
You think that our addresses were not there?
You think there were no books, pictures, records?
But there was a consoling trumpet in black hands.
Saskia with a hearfelt flower of love.
Joy the fair spark of the gods.
Odysseus on the shelf in life-giving sleep
after the labours of Book Five.
Moralists,
their names imprinted in syllables of gold
on beautifully tanned spines.
Right next, statesmen standing straight.
And not without a way out, if only through the door,
not without prospects, if only through the window,
that is how the room looked.
Distance glasses lay on the windowsill.
A single fly buzzed, that is, was still alive.
You think at least the note made something clear.
Now what if I tell you that there was no note -
and so many of us, friends of his, yet all could fit
in the empty envelope propped against the glass.
|