ЖЕНА-ЯПОНКА
Чарльз Буковски
О боже, сказал он, японки –
настоящие женщины, они не забыли,
как кланяться и улыбаться мужчинам,
как залечивать травмы, нанесенные им другими людьми;
но американской женщине убить тебя не сложнее,
чем порвать абажур;
американская женщина заботится о тебе меньше, чем про десять центов;
они давно съехали с катушек,
они слишком нервозны, чтобы делать добро другим,
они всегда недовольны, у них вечно болит живот,
вечно разочарованы и взвинчены;
но, о господи, вот тебе японки -
был у меня одна,
как-то я пришел домой, а дверь была заперта,
и когда я вломился в дом, она схватила нож для хлеба
и загнала меня под кровать,
затем пришла ее сестра
и они держали меня так, под кроватью, в течение двух дней,
а когда, наконец, выпустили,
то она не впоминала никаких адвокатов,
только сказала мне, что ты никогда не посмеешь ничего мне сделать,
и я больше ничего такого не делал; она умирала, лежа рядом со мной,
и, умирая, сказала, вот сейчас ты можешь сделать со мной, что захочешь,
и я так и сделал,
но знаете, я почувствовал себя после этого еще хуже,
чем когда она была жива;
хоть в этот раз не было ни криков ни ножа, -
ничего, кроме маленьких японских гравюр на стене:
этих крошечных людей, сидящих у красной реки,
с летающими над ними зелеными птицами,
и я снял эти гравюры, положил их лицом вниз
в ящик с моими рубашками;
тогда я впервые понял,
что она умерла, хотя сам же похоронил ее;
однажды я заберу с собой все эти гравюры,
всех этих смуглых маленьких людей,
счастливо сидящих подле узорных мостиков или своих хижин,
с горами на заднем плане,
но только еще не сейчас.
Черновик: 2020-01-07
THE JAPANESE WIFE
Charles Bukowski
O lord, he said, Japanese women,
real women, they have not forgotten,
bowing and smiling
closing the wounds men have made;
but American women will kill you like they
tear a lampshade,
American women care less than a dime,
they’ve gotten derailed,
they’re too nervous to make good:
always scowling, belly-aching,
disillusioned, overwrought;
but oh lord, say, the Japanese women:
there was this one,
I came home and the door was locked
and when I broke in she broke out the bread knife
and chased me under the bed
and her sister came
and they kept me under that bed for two days,
and when I came out, at last,
she didn’t mention attorneys,
just said, you will never wrong me again,
and I didn’t; but she died on me,
and dying, said, you can wrong me now,
and I did,
but you know, I felt worse then
than when she was living;
there was no voice, no knife,
nothing but little Japanese prints on the wall,
all those tiny people sitting by red rivers
with flying green birds,
and I took them down and put them face down
in a drawer with my shirts,
and it was the first time I realized
that she was dead, even though I buried her;
and some day I’ll take them all out again,
all the tan-faced little people
sitting happily by their bridges and huts
and mountains—
but not right now,
not just yet.
|
