Тут намекнули «Графоманишь… Много пишешь…
Небось, бабло гребёшь совковою лопатой….»
Да нет, любезные, бедней церковной мыши.
А что поделать, sorry, коль ума палата?
Соседей к койкам прикрутили, жить им тяжко.
У докторов – непроницаемые лица.
На эскулапах нет смирительных рубашек,
но мы прикручены судьбой к одной больнице.
Кипит событиями мир, кипит страстями.
А утро схожее до слёз. Глядите, детки:
больных и докторов ширяют новостями,
а после всем нужны микстуры и таблетки.
Сквозняк несёт по коридорам и палатам
флюиды зла по нормам социума ГОСТа,
а мы несём в себе продукт полураспада
до гробовой доски, до ОТК погоста.
Приду домой, запрусь в своей убогой келье.
И нет душе моей мятущейся покоя.
Глотнёшь бессонницы отравленное зелье –
и, не запишешь если, то, гляди, завоешь.
А контингент больницы выдержан и прочен:
мы от одной отравы пьём другую гадость.
И каждый дерзок, хамоват, стрессоустойчив,
с мешком проблем, как в джунглях с рюкзаком коммандос.
Люблю, страдаю, графоманю понемногу.
Пишу о том, что вижу так, как я умею.
И благодарен… Чёрт, кому? Наверно, Богу
за антистрессовую эту панацею.
На докторов своих участливые лица
гляжу, не видя в них ни капли состраданья.
Ведь, вякнешь – вставят кол, где ниже поясницы
спина теряет, миль пардон, своё названье.
Охряный лист сорвётся с ветки надоевшей.
Прощальный круг почёта - в пируэте оземь.
Да, я – больной, вот и пишу о наболевшем,
перо макнув в свою не пушкинскую осень.
А нас полно, таких, как я – неизлечимых.
Ночами, как бы ни был крест несомый тяжек,
снисходят музы, серафимы, херувимы,
нас извлекая из смирительных рубашек.
|
некоторым и графоманить не дано!!
Тихо поведут нас за собой.
И какой-то ангел напоследок
Взвизгнет засурдиненной трубой.