……а местные "Хуаны де Мара́нья" слоняются от почты до аптеки, у них своё заветное желанье: чтоб всяк заезжий гость исчез навеки! Их песни — вопли гордости и боли, в их головах — томление и хаос, – им так желанны местные Ассоли, как мне — приморье, как Ассоли — парус! Но их удел — лишь томный взгляд с балкона... презрительный, как хлещущее «never», — и вся надежда, что в конце сезона приезжие потянутся на север…… (Дмитрий Быков. Конец сезона)
нет повести печальнее...
Нет радужней чаяний в сердце, как в омуте глаз
мечты — заповедней. И де́вичьих чище желаний,
когда в ей ниспосланный небом означенный час
любовь приоткроет завесу мистической тайны…
Как нет беспросветней минуты, когда умирают,
когда в дикой скорби плаче́и над гробом кричат, –
мечты и надежды навек исчезают за гранью...
Так нужен ль рассвет,
если он ускользает в закат?
А Грин был, наверно, наивный и добрый романтик,
придумал он повесть о девушке славной — Ассоль.
Остался бестселлер в пригодном для чтенья формате,
так хочется знать, что же было там дальше... Изволь.
А дальше наскучила Грэю святая супружья обитель,
и нежность Ассоль, и наивность доверчивых глаз, –
в крови́ пробудился дремавший отважный воитель.
Трагичный финал
завершил этот дивный рассказ….
Ни Бог не спасёт эту жизнь, ни любви волшебство, –
от этой беды сердце девичье ливнем прольётся.
Прощальной слезой — лепестками двулистник его
осядет на дне непроглядном пустого колодца…
И смолкнет в душе лебединая песнь про любовь, –
в лучах предзакатных горят, пламенеют на солнце
полотнища грязных, кровавых его парусов —
и знает Ассоль:
он уже никогда, ни за что не вернётся.
Послесловие:
* плачеи – то же, что плакальщицы, плакуши – женщины, которых нанимают для оплакивания покойника
** Двулистник Грея – многолетнее травянистое растение, его ещё называют «skeleton flower» – цветок-скелет – из-за того, что лепестки цветков растения, при попадании на них воды (во время дождя), становятся прозрачными.
Сергей Амельченко — Иди за мной
Владимир Высоцкий. Был развесёлый розовый восход...
Был развесёлый розовый восход, и плыл корабль навстречу передрягам,
и юнга вышел в первый свой поход под флибустьерским черепастым флагом.
Накрени́вшись к воде, парусами шурша, бриг двухмачтовый лёг в развороте.
А у юнги от счастья качалась душа! Как пеньковые ва́нты на гро́те...
И душу нежную под грубой робой пряча, суровый шкипер дал ему совет:
"Будь джентльменом, если есть удача, а без удачи — джентльменов нет!"
И плавал бриг туда, куда хотел, встречался — с кем судьба его сводила,
ломая кости вёслам каравелл, когда до абордажа доходило.
Был однажды богатой добычи делёж — и пираты бесились и выли...
Юнга вдруг побледнел и схватился за нож, – потому что его обделили.
Стояла девушка, не прячась и не пла́ча, и юнга вспомнил шкиперский завет:
мы — джентльмены, если есть удача, а нет удачи — джентльменов нет!
И видел он, что капитан молчал, не пробуя сдержать кровавой свары.
И ран глубоких он не замечал — и наносил ответные удары.
Только ей показалось, что с юнгой — беда! а другого она не хотела, –
перекинулась за борт — и скрыла вода золотистое смуглое тело.
И прямо в грудь себе, пиратов озадачив, он разрядил горячий пистолет...
Он был последний джентльмен удачи, – конец удаче — джентльменов нет!
