. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Харон суровый, просмоливши лодку, собрав монеты — плату за проезд, заспорил вдруг с какой-то сумасбродкой, что отказалась напрочь, наотрез со всеми плыть в подземные эфиры. Старик грозит единственным веслом, но ждать нельзя… И шепчут пассажиры: «За что же ей, — не нам, так повезло?»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Сергей Казук)
Лодочник
Несёт свой дозор
белокурый мой ангел,
свидетель душевных томлений и грёз, –
фривольные строчки на блёклой бумаге
отправлю по ветру
не в шутку — всерьёз,
отправятся следом визгливые нотки,
надрывные всхлипы собачьей тоски
туда,
где старик на гребной утлой лодке
плывёт по волна́м самой мутной реки…
Я вижу в туманно мерцающей дали
скользящий над гладью
его силуэт, –
за что его службой дрянно́й наказали,
возложи́в на плечи
тягчайший обет
последним увидеть раскаянья слёзы,
пролитые вслед
искупленья грехов,
и первым услышать под хлюпанье вёсел
устную проповедь странных стихов
о бренности чувств, –
и сердец маету
в лирической прозе о муках любви,
с пожизненным сроком в остро́гу-мечту,
с глазами,
заплаканными до крови́...
И ведь, пожалуй, не раз и не два
просили его вернуться обратно,
но ниже склонялась на грудь голова, –
не волей своей он Аида привратник.
Удел перевозчика мрачен,
безрадостен
и так неминуем
средь вод неживых…
В душную ночь за пределами сна
слышу я шепчущий сонный призыв, –
мой покой не кради,
я ещё не готова
отправиться в путь от жемчужной мели, –
вот когда напишу я последнее слово
в бедной песне моей,
вот тогда и — пошли…
Вот тогда протяну в ожидании руку,
чтобы мне не упасть в твоей колыбели,
ты заботливо встретишь меня,
как подругу, –
и, вздохнув глубоко, я скажу: полетели…
Заколышутся мягко эфирные волны,
содрогнуться уныло
церковные свечи,
остановится время у бортиков чёлна, –
ляжет бремя его, как пушинка на плечи…
Лёгким эхом
прокатится грустная песня,
обозначив фарватер едва уловимый —
кто-то, знаю,
займёт моё до́льнее место,
что заботливым ангелом было хранимо,
его белоснежным надёжным крылом…
Напутственной нотой
утонет во мраке
пронзительный вой беспризорной собаки —
финальным аккордом
под чёрным веслом…
Послесловие:
Би-2 – Алиса
Invitado. Утро встало после казни…
Утро встало после казни — в лужах го́ловы бугря́тся, –
скалясь, люд гуляет праздный: пьют, воруют, веселятся...
Всласть потешилась держава (пресмыкайся и терпи!):
будешь жалить, вырвем жало! Жизнь не любишь, так умри...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наша сущность пропита́я нам дороже всех начал.
Сизый Ангел, пролетая, громко Заповедь кричал...
Что живите, мол, свободно — нет безгрешных и святых:
сытый, пьяный иль голодный, голый, — в ризах золотых...
Все одним покрыты миром и бессмертны лишь во снах,
в храмах дышат пряным мирром, отражаясь в образа́х...
В чёрном сумраке сознаний, — в светлых ясных головах
слышен визг мечей закланий, виден неприкрытый страх...
Ложью правду залатали (искололи до крови́!),
будь ты хоть на пьедестале, все со смертью — визави...
