. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пусть содрогались стены от любви, он был сухим поленом вглубь и вдоль... но для яркой вспышки в стиле в и з а в и и самой малой искорки довольно. Сценарий был банален до конца, за исключеньем выраженных го́ло всесильных грёз под шкурою самца, что возводил их в степень произвола. Каким же адом веяло извне! Он знал, как это даже хорошо и… и прижимались сумерки к спине, вполне соизмеримые с д у ш о ю.
(Игорь Гарде. Страсти сухого полена)
(с некоторой долей доброй иронии)
vis-à-vis
Я так люблю твои причуды, мой задушевный друг-философ!
Благодарю, что от простуды помог твой джем из абрикосов,
что ты прощал моё брюзжанье и бесконечные придирки –
гасил рефлекс непослушанья и тарарам в моей квартирке.
Не упрекал за бесталанность и за наследственную тупость,
ты мог бы обойтись прекрасно и без моих жарки́х и супа –
устойчив был к меню изысков, не искушал мой аппетит,
перед тщеславием снобистским ты застывал, как монолит.
Ты был терпим и не был дерзок, всегда прощения просил,
прости меня за антитезу: любил ты выпить – но не пил!
И за огрех в моей структуре – за ноль игристости и тока
не драл с меня ты сотой шкуры и самолюбия не трогал –
склоню к ногам свою персону, что, порицая мою мнимость,
ты молча созерцал красоток и шёл, не обину́ясь, мимо.
И, запретив разгул любовный, ты разъяснил, как это вредно, -
для хилой старости бескровной сии кульбиты не бесследны.
Впотьмах промозглых засыпая, подобострастно улыбаюсь
свободная от пут лобзаний… Едва глаза открыть пытаюсь,
ты благодетельною дланью развеешь все кошмары ночи, -
купаюсь в неге я буквально – счастливей нет меня, короче…
Ты озарил мою убогость святым таинственным свеченьем,
благословил меня в дорогу, застраховав от приключений.
О, где найти тех слов усладу, что б не трудясь изобразить,
какую дивную награду могла б тебе я подарить……
……за милосердие и жалость, проявленные в меру сил....
За то, что был ты гений малость – мои чудачества сносил.
Из рук твоих я пью лекарство от скуки будничных сует, -
ты декорировал пространство, разбив спектрально серый цвет.
Я вся – сплошное ожиданье, чтоб не скучать, строчу стишки,
ползут минуты до свиданий, рвёт сердце пульс – твои шаги…
Ты, безусловно, самый лучший среди чванливых «золотых»:
в чернилах ночи – ясный лучик, костёр – среди снегов седых!
Послесловие:
LORN — HOPE YOULL STAY (Надеюсь Ты Останешься)
Игорь Гарде. Под игом беспросветной любви
Поскольку вновь зарплаты не хватает на
бесплатный сыр, согласный на сыр-бор
со всем на свете, — существую скаредно,
припрятав для процентщицы топор;
ей-богу, из-за каждой жалкой мелочи
душа моя готова на разбой:
ей снится рябчик жирный на тарелочке –
желательно! – с каёмкой голубой.
Во сне таком затариться продуктами
болезная в продмаге норовит:
цикорием, паштетом, водкой, фруктами, –
в её корзинке пицца и бисквит…
В её мечтах провизии достаточно
для смелого похода за МЕЧТОЙ,
ведь нет грызни за счастье лихорадочной
на змейках троп к зазнобе молодой.
Нет, я не сплю, — уснуло нечто большее, –
засим, бездушный, с миром визави,
стучу бесследно по земле калошами
под игом беспросветной нелюбви
к реальности… Напрасно говорила мне
твоя любовь о чувствах неземных,
поскольку никакого нынче смысла нет
основываться именно на них.
А всё ж грущу по закоулкам дольников,
вбегая в них, с Евтерпой на плечах…
Вот говорит она: «Привет, Раскольников!
Напиться крови мыслишь натощак?»
Прочь музу прогоню, затем — бестактно я
столкну с дивана душу, мол, вставай:
во сне её конфета мармеладная,
течёт слюна на целый каравай,
но, если честно, может с голодухи и
чердак протечь. Топор на чердаке!
Не избежать расправы над старухою
грабителю в капроновом чулке…
А ты всё ждешь, не зная, что на грани я,
что сквозняком зову своё пальто,
что кроме преступленья-наказания
ещё должно быть что-то... знать бы — ч т о.
спасибо!