Загорится фонарь, нежно землю желтя,
поглотив сгустки бархатной тьмы, –
вдруг припомнится давнее, — полушутя
прошлым летом знакомились мы.
Как случайным прохожим тупик проходя,
ты бесцельно приметил меня,
а потом мы скрывались с тобой от дождя
под покатым навесом полдня.
Ты нёс полную чушь, — хохотал, как дитя!
Я в тот бред не трудилась вникать, –
так мой внутренний цензор, меня не щадя,
ослаблял свою твёрдую власть…
От любви не сбежать! Вот и время спустя
помню тот черепичный навес, –
как с тобой целовались под шорох дождя,
вопиюще презрев политес.
Как взлетали с тобой до лазурных небес!
Присягнёт в этом время-судья, –
знаю только одно: ты родименький весь,
пусть воло́чится быта ладья…
Сколько было тревог... сколько будет дорог!
Сколько слёз нам придётся пролить, –
будет греть нас всегда наш очаг-огонёк —
маячок наших дерзких планид…
Пусть стихия сшибает нас в хлябь бытия,
мы не станем погоду винить, —
наниза́ем монисто из Ка́пель Дождя
на искристую Радуги нить!
|
Послесловие:
Истов. — Ангел (кадры из фильма Люка Бессона "Ангел-А")
* * *
. . . . . . . . . . . . . .
…Раз
на радугу
кулаком замахнулся городовой:
— чего, мол, меня нарядней и чище! —
а радуга
вырвалась
и давай опять сиять на полицейском кулачище....
. . . . . . . . . . . . . .
…Эй, двадцатилетние!
взываем к вам.
Барабаня,
тащите красок вёдра.
Заново обкрасимся.
Сияй, Москва!
И пускай
с газеты
какой-нибудь выродок
сражается с нами
(не на́ смерть, а на живот).
Младенцев перебили по приказу Ирода;
а молодость,
ничего —
живёт...
. . . . . . . . . . . . . .
(Владимир Маяковский)
