Предисловие: Виктор Боков
Музыка
Материя сия бесплотна,
В руках нести ее нетрудно.
Рембрандт писал свои полотна,
А Моцарт изваял на струнах.
Божественная власть органа,
Пленительная нежность арфы.
Еретики сожгли Джордано,
Но музыка — превыше мафий.
Фиорды Грига пахнут хвоей,
От них в душе моей светает.
Ах, музыка! Она не ходит,
Не ползает — она летает!
Стоял на полке Виктор Боков,
точней, стихов поэта том.
Лежал в кровати лежебока,
и мысль пришла: что в томе том?
Не читан был поэт ни разу,
неинтересен, видно, был
бездельнику и лоботрясу,
и он стих "Музыка" открыл,
и прочитал: Джордано Бруно
живьём сожгли еретики.
Стихи души задели струны.
Он закричал: – Вот варнаки!
Ты только дай канальям волю –
они и Хокинга сожгут!
Жестокая у Бруно доля…
Убил б безбожников-паскуд!
Валерия Александрова
А связь органа с арфой вместе
С кошмаром тем поинтересней.
Кто на органе том играл,
Покуда орган догорал?
И кто в контексте эпитафий
Узрел деянья грозных мафий?
Неужто в тёмные века
Уже карала их рука?
Хотя, пардон, ведь арфы звуки
Ей свысока связали руки.
Еретики, поди, не знали,
Что злодеянье учиняли,
Под мафию кося, а впрочем,
От музыки балдели точно.
Один катрен создал поэт,
А вышел - полный винегрет.
|
Послесловие: Джордано Бруно был сожжён а костре, как еретик, за ересь о множественности миров, которую католическая церковь считала особо опасной. Идею множества миров, населённых, подобно нашему, живыми существами, философ соединял с верой в то, что в этих существ после смерти вселяются души людей… Именно связь с верованиями, радикально размывающими христианскую картину мира, отправила философа на костёр. По приговору церкви, а не еретиков, как, судя по стихотворению, считал поэт Виктор Боков. |
Давным-давно, да, классе так в шестом,
Мы изложение писали в школе,
Что был сожжён на Площади цветов
Джордано Бруно... «Умираю добровольно
Я мучеником, знаю что душа
С последним вздохом вознесётся к раю»-
В последнем слове даже не страшась
Он заявил... Я до сих пор не знаю,
Хотя прошло полвека с этих пор,
Когда узнала я об этой казни,
Как мог он слушать молча приговор,
И знать, что это был последний «праздник»...
По нашим меркам - глупости венец
В его ученьях находить крамолу.
Философ и мыслитель - он борец
Был настоящий с папским произволом.
Но с инквизицией не повезло.
А тут доносы дона Мочениго,
Ему запоминанья ремесло
Преподавал Джордано в стиле игр.
Но чем-то вдруг не угодил монах.
Кто знает, в чём размолвки той секрет,
И ощущая злобу или страх
Аристократ тот написал навет.
Шесть лет по тюрьмам, но неведом страх!
Он утверждал, что Бог в природе, в нас,
Свет Мировой души пронзает мрак,
Духовность с плотским связывая враз.
Всеобщий разум, гармоничный мир
Единство бесконечности вещей -
Он опроверг средневековый миф
Конечности Вселенной вообще!
Венецианский инквизитор вне себя -
Так много диких ересей, грехов,
Которые Джордано, мир любя,
Преподносил гирляндами стихов.
Он продвигал Коперника труды,
Которые расширил даже тем,
Что ратовал, средь прочей лабуды,
За множественность Солнечных систем.
Мыслитель позже в Рим перевезён,
Хотя венецианский светский суд
Не завершил дознанья, и при сём
Был обвинительный вердикт не крут.
Но в Риме рассудили: « Что за бред!
Какой ещё вам нужен аргумент?
Гельоцентрических систем в природе нет!
Искоренить крамолу сей момент!»
А Папа был великий гуманист -
Он учинить велел такую казнь,
В которой, люди, «Боже сохрани,
Чтоб человечья кровь не пролилась!»
В итоге - площадь, приговор, костёр!
А что, знакомы нам и в наши дни
Приёмы лицемерных властных морд -
Всё будет точно, как велят они...
Минуло больше четырёх веков,
А «детектив» к развязке не пришёл.
Никто не знает, правда ли таков
Был приговор, и был ли произвол?..
В архивах достоверных данных нет
О том, что Бруно молвил в тот момент,
А Ватикан так не открыл секрет,
Скрепив печатью тайны документ.
За дело ли казнили, множа пыл,
Острастки ради, но гласит молва -
Он цепью и канатом мокрым был
Прикован и поставлен на дрова.
Чтоб высыхая в пламени костра
Канат врезался в мученика плоть...
Зато без крови!.. Это слов игра.
В истории давно угасла злость
На судей, палачей - ведь их уж нет!
Но что-то всё же смутное звучит
В гуманно-лицемерной болтовне,
Что держит острыми свои мечи!