Не прячьтесь от дождя! Вам что, рубашка дороже, что ли, свежести земной? В рубашке вас схоронят. Належитесь. А вот такого ярого сверканья прохладных струй, что льются с неба (с Неба!), прозрачных струй, в себе дробящих Солнце, и пыль с травы смывающих, и листья полощущих направо и налево, — их вам увидеть будет не дано… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Итак, долой картины! Долой на дождь гляденье из окна! Жить надо всем. Глазами жить — убого. Жить надо кожей, ртом, и нервом каждым, и каждой клеткой, что пока жива, пока способна слышать влагу моря.
Прогнозы врут... И в этот раз солгали, –
вчера с полу́дня тучи крыли небо,
природа зря ждала прихода Феба,
когда воссядет он царём на пьедестале.
Пёс прятал нос, уткнувши его в лапы,
шугли́во не стремился погулять, –
я завалилась с книгой на кровать...
А на дворе во мрак сползали капли —
прошедшей ночью мне стихи читал
бродяжка-дождь... настырно барабаня
пальцами по окнам... Я без колебаний
открыла дверь ему, и он меня хлестал
студёной рифмой, изливая свою душу
про то, что все его шпыняют за наплыв
лирических эмоций, сердце обнажив
ретивое своё, — а я уселась слушать...
Промокшая до нитки в ритме шквальном,
я сострадала каждой нервной капле
и зябко ёжилась в ажурной тонкой шальке.
Сочувственно переживала и молчала,
а дождь поэзией обильной лил и лил
понурым слогом в мои мокрые ладони...
Облюбовав мой пыльный подоконник, –
излив свои печали, он мне предложил
с ним прогуляться и стихи послушать
под клавесин листвы на липовой аллее,
и я ушла с дождём... ничуть не сожалея.
Шальной девчонкой хлюпая по лужам.
Послесловие:
* Феб — поэтическое обозначение солнца; мифологическое обозначение бога Аполлона, олицетворяющего Солнце — сына Зевса и Лето.
Blues RainMaria Daines — Ain't You The Man
Аля Кудряшева. Дождь напевает...
Дождь напевает, искрясь по зарослям. Лес приветствует всяким шуршанием. Тёплый компьютер гудит всем корпусом, сонную мышь засунув в ладонь. Если напрячься, то можно запросто выдумать третье полушарие: и для себя, и даже для глобуса, и для вселенной — но тут с трудом.
В этой пустой и просторной полости будут храниться слова, но главное — будут храниться звуки: ведь именно их совсем ненавистен трёп. Будут спокойно лежать по полочкам, тихие и непривычно славные, слышать, когда их зовут по имени, и собираться не больше трёх.
Каждому номер, при каждом книжечка, каждый свою понимает очередь, каждый свой смысл понять пытается и не влезает, куда нельзя. Этого тембр, допустим, ниже, чем этот. А этот высокий очень. Словно конфеты мятные тают и без проблем с языка скользят.
Если же волю им дать нечаянно, станут толпиться, кричать: «Скажи меня!» и в результате скоро склеятся в глотке в горячий солёный ком. Их запиваешь горячим чаем, их заедаешь сладкой инжириной, не помогает — они наглеют и все шебуршатся под языком.
Можно закрыть глаза и пускай они с телом покорным твоим бесчинствуют, пусть его щиплют, чтоб громко охало, и по голове молотком стучат. Это они согрешили Каином, это они осквернили чистое, это они мои пальцы дохлые и заставляют писать сейчас.
После сижу. Шевелю ушами. Даже не знаю — рано ли, поздно ли?… Только мозг непрерывно сводит — будто вывернута голова. Кажется, сам попал в полушарие. Я понимаю, кем оно создано — это меня в порядок приводят мной управляющие слова.
