Наставником незримым был
ветер со своими инструментами.
На улице Подольская для мамы
играла на пианино, без партитуры,
нота за нотой,
а ветер от меня не отставал в
открытой
сквознякам квартире,
стучал лапищей толстой по стеклу,
стонал из печки, стучал дверьми
на лестничной площадке.
В Бетховена машине призрак
"Двух прелюдий
на все мажорные тональности",
сказал, что они лгали.
Стояла позже на пшеничном поле
и слышала, как музыку творит
свистящий ветер из всего, чего
касался.
Все ноты верхние как шелуха:
капризные, но нервные,
малоголосые и потрясающие,
под ними
пульсировала странная мелодия,
как будто снаряжали лес или зерно.
Во всей своей хвале и
поздравлениях
я записала звуки мужских сапог
из-за горы.
|
Послесловие:
Shostakovich
The wind and its instruments
were my secret teachers.
In Podolskaya Street I played
piano for my mother
- note for note whithout a music
sheet - while the wind
in the draughtly flat kept up:
tapping it's fattened hand
against the glass, moaning
through the stove, banging
a door repeatedly out on the
landing -
the ghost in the machine of
Beethoven's Two Preludes
Through All the Maior Keys, that
said they lied.
Later I stood in a wheat field and
heard the wind make music
from everything it touched.
The top notes were the husks:
fractious but nervous, giddy,
little-voiced,
while underneath a strong
strange melody pulsed
as though the grain was rigging,
or a forest.
In all my praise and plainsong I
wrote down
the sounds of a man's boots
from behind the mountain.
