Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
Мф. 27:46
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
А. Блок
Роняя редкие удары, каминный «Мозер», времен царских,
Неторопливо и пространно, провозглашает, что день умер.
Он был прекрасен, чист и ясен. Двенадцать из Капернаума,
Бредут застывшими дворами, дыша морозом петроградским.
Полночный час, неясный, темный, бессловья и безличья полон.
Тягучий колокол напомнил былых признаний лихорадку.
Гадалка Ночь, смеясь, открыла обманутых надежд загадку,
Вновь обещает мир в аренду, пришпорив сердца тайный голод.
На грязных пятках наалаи. Фелонь с изорванным подолом.
Седой Фома и брат Фаддеев оглохли от людского шума.
В пути замерзли и устали, двенадцать из Капернаума.
Шауль запутался неловко в чужой шинели долгополой.
Всецарь до смерти занемог, любовной слепотой плененный,
Не нужен свет, не нужен Бог. Хор запахов и звуков ворох:
Волчица Ночь сладка, как кровь, обманчива, как шелка шорох.
Гипноз из масла черных роз, в огне кальяна растворенный.
Вот, мы пришли! Да неужели? Хвала Творцу! Как точный адрес?
Пергамен трубочкой сыщите! Так он пропал? Ты сам подумай!
Ругались, на Большой Пушкарской, двенадцать из Капернаума,
Покуда Левий, за подкладкой, не отыскал его, мытарясь.
Глумливо бытие и ложно, мой неумелый подмастерье!
Ведь зорко в мире только сердце, а форма лишь подлог ужасный,
Так объяснил однажды ночью, мой собеседник рыже-красный.
Ревнуешь, Джезо? Перестань! Обычный старый лис, поверь мне!
По лестнице крутой и скользкой, апостолы взошли на небо,
Почти что. Так им показалось. Топтались у дверей бездумно,
Спасителя спасать собрались, двенадцать из Капернаума.
Пришли к нему на день рожденья, отведать и вина, и хлеба.
Не верю рыжим я совсем. Для них нет ни добра, ни худа.
Мне казначей твердил всегда, что деньги тлен, от них беда,
За тридцать продал, как раба! Я заплатил – осел, вино, еда.
Кто внес Кайафе шекели тогда? Пилат и я. Развел нас Иехуда!
Ай-зох-н-вэй! Сидим, зеваем, а на дворе, бикицер, утро!
Кадиш давайте прочитаем или споем, как у Нахума!
Шумели, спорили, гадали, двенадцать из Капернаума,
В какой же стороне, скажите, Ерушалим прекрасномудрый?
Сестренка Ночь, душа больная, пора ли нам наполнить чаши,
Прекраснейшим вином на свете? Лоза сто лет плодоносила,
Год Юбилея, цвет рубина, медовый вкус и солнца сила.
Так Эрец Исраэль пьянит - вином тоски о смерти нашей.
Ахот, достаточно ли яду, в кувшин с вином ты положила?
Центурию врагов возможно в огонь Шеола переправить!
Вот серебро, глаза прикрой, в менору надо свечки вставить.
Сломай диван. Спроси у ребе - как Богу верить не по лжи нам?
Ты слышишь? Там стучат! Вино закрой, затисни пробку туже!
Ну кто тут? -- С днем рожденья, Равви! -- Шолом, еврейские бродяги!
Подальше унеси и спрячь... Марк, не хватай, кислее браги!
Хаверы, там в бочонке пиво! Баварского на вкус не хуже!
Был мазлтов, и был лэхайим. Обнявшись, фрейлех танцевали.
Учитель, время не теряя, всех научил, как петь «Семь Сорок».
За стол уселись, вечеряя. Настало время разговоров.
Поднялись двое, Шимон с Кифой, и в тишине они сказали:
Иешуа, любимый Равви, ты наша жизнь, ты боль, ты радость!
Прости, мы знаем об отраве, о том, что ты уйти задумал.
Отец стези наши направил. Двенадцать из Капернаума
Свои непрожитые дни в дар принесли. Живи не в тягость!
Беседа выдалась недолгой. Иоханан, дымя махоркой,
Вдруг застонал совсем негромко, как будто сон плохой увидел,
Застыл навек в начале строчки, похож на «алеф» в алфавите.
Мамаша Смерть счета закрыла, всех уравнял напиток горький.
Иисус давно так не молился… «Отец, прости, мне пулю впору!»
Суму на плечи, посох длинный, для малышей пакет изюма.
Прощался с каждым, в лоб целуя, двенадцать из Капернаума.
Мезузу тронул, запер дверь, и ключ повесил в жилконтору.
Христос ушел Большой Пушкарской, к Распятью, как на торжество.
Провозгласил всем «Мозер» царский, что наступило Рождество!
|
