Посвящается деду – ополченцу.
Атаки яростней, но реже,
от трупов снег рябой кругом,
сгорел, развален, искорежен,
но не сдается старый дом.
В пыли кирпичной мертвых лица,
остались дед и старшина,
там – за спиной стоит столица,
а в сердце – ярость и страна.
Рубеж последний дышит гарью,
нутром подвального гнилья,
кровавой раскаленной сталью
и прахом бывшего жилья.
Из груды кирпичей от печки
торчит трехногий табурет.
раздробленным стеклом расчерчен,
валяется в пыли портрет.
На фотографии улыбка -
заснул ребенок в люльке рук,
как гроб раскрыт футляр от скрипки,
раздавлен балкой скрипки труп.
Пролом в стене, как амбразура,
не умолкает автомат,
весь в копоти – зрачки да зубы,
меж выстрелов матерый мат.
Давно оглох дед от снарядов,
в крови других, пока живой,
друг трудно умирает рядом,
зажав ладонями живот.
Бинты – последняя обнова –
навылет в грудь, осколок в пах,
глаза кричат, но вязнет слово
на окровавленных губах.
И, мстя за раненого друга,
дрожит от выстрелов боец,
а гильзы звякают об угол
и плачет в небо нежилец…
Эпоха жертв, эпоха боли,
бессмертной славы и вины…
Застрял в глазах осколок боя,
щемит на сердце лед войны.
|
