Ах, какой тёплый май и начало июня,
К нам спустились с небес в сорок первом году.
И как славно жилось в ремеслухе – «коммуне»
И не верил никто: ни в войну, ни в беду.
Мы гоняли «лапту», хором пели «Гренаду»…
Но однажды, когда просыпалась страна,
Когда солнце коснулось крыш Ленинграда,
Комендант нас поднял: «Просыпайтесь… Война…»
И надрывно, по волчьи завыли сирены…
Дежурство на крышах, «ежи» у домов.
И в столовке уже не кормили в две смены
И пайки делились на триста голов.
Под снег с головой окунулись в блокаду,
Но нас ещё сносно кормили пока.
Ещё не дошли до голодного ада
И к крошкам ещё не тянулась рука
И кто-то из нас очень ловко придумал,
Что б пайку свою обменять на часы.
Сколь радости было, восторга и шума,
Что мы отказались бы от колбасы.
А потом понеслось… мы с ума посходили.
На каждом запястье по трое часов.
Свой хлеб отдавали – кого-то кормили,
А крошки – в ладони уже со столов.
Но радости той, мы, увы, не познали…
Замерзшим, голодным, нам снилась еда
Часами дремали, потом засыпали
Что б не проснуться уже никогда.
А смерть урожай свой сгребала когтями
В свой чёрный подол, в декабре, в январе
И нас уносили вместе с часами
В холодный сарай, что стоял во дворе…
Но в том «мавзолее» мы не долго лежали,
Уйдя от земных от ребячьих утех,
Завёрнутых в простыни, вместе с часами,
Пискарёвское кладбище приняло всех.
А там, в ремеслухе, в пустых коридорах,
Нет-нет да раздастся мальчишеский смех,
То наши там души, на Небесных просторах,
Меняют часы на свой отданный хлеб.
|
