Мне всего двадцать, а я уже боюсь смерти.
Пока дети смеются с петард, я в ужасе падаю на пол.
Я закрывался в себе, чтоб не нагнали дурные вести.
Я посвящал себя войне, но лишь от нее горько так плакал.
Я был на войне, а по итогу я воевал лишь сам с собой.
Я засыпаю и вижу блиндаж в бесконечности сожранном поле.
Я просыпаюсь, беру автомат, где обойма хранилась судьбой.
Я бывал в столь мне чуждых местах, которые считал для себя прекраснейшим домом.
Я мог проснуться и услышать по рации, что всё-таки кто-то здесь умер.
Я мог проснуться, а соседний опорник уже два часа разрывал артобстрел.
Я мог проснуться и уйти в ночь, чтоб защитить сон других без лишних раздумий.
А мог не проснуться и никто б не узнал, насколько воистину был бы я смел.
Я мог представить весь этот страх, но я не считал себя уникальным.
Я мог отсидеться, но я не желал сидеть и курить в стороне.
Меня пропитал этот страх, но он был сильнее от моих же моралей.
Я стоял средь тех пацанов, которые не могли спокойно смотреть.
Как бы я не хотел, но я позабыл все те артналёты,
Каждый из которых для меня вполне б стал последним,
А в душе я был рад, что все те орудия и минометы
Били по мне, а не по мужьям, жёнам и детям.
И вот, пройдя весь кошмар, я наконец-то вернулся домой.
Меня сменили такие ж, как я, кто не считал себя равнодушным.
Я хожу на работу, курю, сидя в парке, как будто не знаком я с войной,
В попытках стать не окопу, а человеку искренне нужным.
Но мне всего двадцать, а я уже боюсь смерти.
Пока дети смеются с петард, я в ужасе падаю на пол.
Я закрывался в себе, чтоб не нагнали дурные вести.
Я посвящал себя войне, но лишь от нее горько так плакал. |
