На краешке сознания всегда
лежит граница, что уже не тянется
по снежной белизне,
следы историй,
ходивших между нами,
про девочку из дома чуть поодаль,
которую укладывали спать,
когда она терялась,
про спутанную шерсть в траве,
и про серебряный браслет,
что день за днём всё падает
сквозь пару дюймов льда.
Ничто известное не важно так,
как небывалое: как белое пятно
на краешке сознания и наши сказки
о проносящихся машинах, о сортировочных
под ливнем, и о ком-то, вдруг замеченном
у изгороди, в зарослях амброзии,
кто крался подозрительно, кто заблудился там,
где гасли фонари, а души мёртвых
сгорали в пыль в отвалах клинкера. |
Послесловие:
John Burnside. Hearsay
At the back of my mind, there is always
the freight-line that no longer runs
in a powder of snow
and footprints
from that story we would tell
of the girl from the next house but one
who should have been tucked up in bed
when she went astray,
a huddle of wool in the grass, or a silver bracelet
falling for days
through an inch and a half
of ice.
Nothing I know matters more
than what never happened:
the white at the back of my mind and the legends we made
of passing cars, or switchyards in the rain,
or someone we saw by the wire,
on an acre of ragweed,
acting suspicious, or lost, where the arc-lights decayed
and the souls of the dead went to dust
in a burrow of clinker.
