Город смеялся скрипом ржавых петель,
Щурился окнами,
Смотрел сквозь ресницы раскрытых фрамуг
С мутными стеклами...
И непонятен был,
В этом упорстве - жить,
Если давно
Разучился прощать и любить.
****
Серые стены домов… выпятят животы…
На крышах-погонах огромные звезды…
Стоят генералы несбыточных снов, и нереальной мечты,
И рады уйти, но уже слишком поздно...
Небо с опаской смотрит сквозь дым, на лысые головы гор,
Город пытается быть молодым, как тысячу лет назад,
Но это так трудно, я пробовал сам, и пробую до сих пор,
Верить не сложно - сложнее не знать, но все же пройдешь наугад.
Снова сорвется с карниза отчаянья крик.
Не нами задумано то, что не в силах решить.
У каждого бога, наверное, есть свой дневник,
Чтоб к старости созданных ими миров не забыть.
А город плакал, лил слезы по сточным канавам,
Вздыхал и сморкался в предутренний вышитый смог.
И прятал свободу и волю по тесным карманам,
Мотая дороги в один безобразный клубок.
Обрюзгшее утро… от выпитой с вечера боли -
Мешки под глазами. Дрожащею вечно рукой
Подсыплет на площадь голодных до воли и крови.
Намаз сотворяя за собственных снов упокой.
Над городом солнце… шагает опять по канату,
Без балансира, заправский канатный плясун.
И кто-то случайный в толпу кинул слово-гранату,
Свободен по духу, по жизни любимец фортун.
Разбудишь ли словом заплывшие жиром мозги?
Обрящешь ли славу при полном молчании чувств?
Все так же как раньше - темно и не видно ни зги.
Пусть ходят по миру хоть тысячи Заратустр.
|