будет зеленая, а если красную и синюю – то фиолетовая.
- А это что? – я протягиваю руку к небесно-голубой краске, такой яркой, что глазам от нее больно.
- Это - берлинская лазурь. Не трогай. Ручки испачкаешь, мама поругает.
Я словно стихи слушаю неведомые названия красок: шарлахово-черный, индийская желтая, темный кармин, цвет марсельской черепицы. Карлуша видит мое восхищение и продолжает вдохновенно:
- Вот проснешься утром, на потолок посмотришь, а там сирень всегда цветет. И свет от нее такой хороший. Будешь Карлушу помнить?!
- Буду! – разом выдыхаю я, и Карлуша умиляется еще больше.
- Ангел мой! Я тебе такой сад на потолке напишу!!
В комнату входит мама, одобрительно смотрит на нас, ставит перед Карлушей стакан чая, а передо мной тарелку с черешней и выходит. Карл Эстенвольде свою работу знает, и в советах не нуждается!
Проходит несколько дней. За это время Карл Иванович бесчисленное количество раз обозвал себя старой обезьяной и мазилой, у которой неизвестно откуда руки растут, вырывал у себя клочья волос, кричал, что «всё никуда не годится, и ему пора на свалку!». В ярости он был безутешен, не помогали ни папины увещевания, ни мамина игра на фортепьяно, которую Карлуша очень ценил. Бывало, зовет его мама обедать, а он отнекивается и просит застенчиво:
- Вы не беспокойтесь, я не голоден, а если время у вас есть, сыграйте «Патетическую сонату» Бетховена.
Мама никогда не отказывала, знала, что в особо любимых местах Карл Иванович начинал с воодушевлением подпевать.
К концу работы от Карлуши все больше слышится «Тон бела неже» и это значит, что он доволен и скоро нас встретит сиреневый сад!
И наконец, момент нашего восхищения и безоговорочного триумфа Карла Ивановича! Стены моей маленькой комнаты, начинаясь от пола сдержанно-фиолетовым, переходят в лиловый, и постепенно становятся светлее. Около потолка они уже нежно-розовые, как лицо зардевшейся невесты. И вот - потолок! Сад!!! Бал сирени! Роскошный и нежный, кипенно-белый и дымчато-сиреневый с изумрудными сердечками листьев! Гроздья сирени - тяжелые, тугие, всех цветов и оттенков: от бледно-голубого и сизо-розового до густо-фиолетового, почти бордового и ослепительного белого!!! Чудо!
После первого нашего «Ах!» следует второе. Мы замечаем, что цветы составлены не беспорядочно, а заботливо и продуманно. С той привольностью, за которой угадывается разумный и тонкий расчет. Края потолка выписаны самыми темными и тяжелыми кистями поздней иранской сирени с одиннадцатью (непременно, одиннадцатью!) лепестками. Она сменяется роскошью сирени обыкновенной, пленяющей богатством красок. Это наша, милая сердцу сирень, у которой так интересно отыскивать цветок с пятью лепестками, чтобы потом непременно съесть его, загадав желание! Ближе к центру ее сменяет голубая венгерская сирень с удлиненными кистями. Потом сизо-розовая, словно раструб морской раковины! И наконец, у самой люстры, бал цветов венчают гроздья белой сирени с зеленоватыми кулачками бутонов! Гремите, фанфары! Рассыпайтесь трелью, флейты! Славьте весну! Приветствуйте сирень на потолке!
- Карл Иванович! Вы, вы …гений! – бормочет мама, готовая расплакаться.
- Спасибо, Карл Иванович, дай Бог здоровья. Золотые руки, золотые! – восторженно повторяет мой отнюдь не сентиментальный папа.
Хмельной от похвал Карлуша тычет себя пальцем в грудь и повторяет:
- Сказал – сделаю, и сделал! Эстенвольде слово держит! А вы… Когда придешь, завтра, послезавтра… Не будьте крохоборами, друзья мои! Ну, как, каранкушик, нравится? – склоняется он ко мне.
Я не могу сказать ни слова. Я не могу обнять его. Руки мои обхватывают только часть его заляпанного халата, и я утыкаюсь лицом где-то в область Карлушиных колен.
- Ангел мой! – поднимает он меня на руки, и жиденькая слеза дрожит в его глазах. – На здоровье, на счастье! Будешь помнить Карлушу?! Не забудешь?
…Помню, Карл Иванович. Все помню. Вот, и написала… Спасибо Вам…
Спасибо, спасибо вам огромное! Светлая память Карлуше, - настоящим Художником был!Кстати о Грине у меня есть эссе "Пыльная трасса" Буду рада, если заглянете.
А "Крохоборы", "Любка" и "Базилевс" - это мои самые любимые рассказы. Буду рада, если и их прочитаете тоже.
Видите ли...
Родители мои русскоязычные люди. Мама покойная стала говорить по-азербайджански, только, когда вышла замуж и вынуждена была общаться со свекром и свекровью по -азербайджански. О бабушке мой рассказ "Буддлея".
Я до трех лет воспитывалась бабушкой и дедушкой и говорила только по-азербайджански.
А потом, были няни. Русская, еврейка, полька. Моей любимой няне посвящено эссе "Поцелованный вьюгой". Будет время, посмотрите, пожалуйста.
К семи годам, когда надо было идти в школу, я практически уже не говорила по-азербайджански, но все понимала. Говорила только по-русски.
Потом русская школа, филологический факультет русского языка и литературы.
Муж - полурусский-полуполяк. А дочка - смугленькая русская, похожая на испанку. В ней крови - русская, польская, азербайджанская и украинская.
Азербайджанский я выучила вновь только после 30 лет, когда стала работать в таком учреждении, где 90% людей говорят только по-азербайджански. Но всю документацию этого учреждения на русском языке веду я.
Вот такие дела.
Очень интересно! Спасибо, Ляман! Меня сбило с толку Ваше имя.
Извините, что заставил Вас подробно рассказать о себе. Но теперь
у меня нет вопросов из области языкознания.