Вспомнился один зимний вечер, когда я была маленькой, а деревья были большими, падал за окном пушистый снег, и папа верно служил Родине, а мама, теряя последнее здоровье, сутками не выходила из операционной, работая за себя и за «того» хирурга…
Мы уже жили в Крыму, и привезенная из далекой вятской деревни бабушка долго удивлялась и климату, и иному образу жизни.
Зима выдалась снежная, холодная, не типичная для нашего теплого края, а печное отопление не располагает к длительному комфорту. Пока топилась печь, было тепло, но к утру мы основательно замерзали в быстро остывающей комнатушке барака для комсостава. Поэтому мне нравилось сидеть возле печи и греться, слушая бабушкины рассказы.
-Сваты приехали к нам накануне Сочельника,- бабушка поправила ломоть серого хлеба, нанизанного на вишневый прутик и млеющего от жара, исходящего из зева открытой печки - грубы. Я сидела рядышком, жуя поджаренный кусок, и внимала рассказу бабушки. Небольшая барачная секция быстро прогрелась, стало уютно , мы разомлели, и не очень любившая рассказывать о себе бабушка в этот зимний вечер разговорилась, повествуя мне о своей многотрудной жизни.
- Жили мы хорошо, зажиточно. Отец мой, Гурьян Дмитриевич, с братом владели мельницей. Каждый день к ним съезжались на помол зерна сельчане из многих деревень. Да что говорить, хорошо мы жили, лепо, ладно. Семья большая была, все помогали отцу. Пятистенка наша самая большая и красивая в деревне была. Подворье большое, скотина.
Посватали меня за Ляксандра ( бабушка только так называла своего мужа), люб он был мне. Мы давно уж переглядывались, перемигивались…- бабушка замолчала, глядя на огонь печки выцветшими голубыми глазами, вздохнула:
- переехала я к Ляксандру-то, а позже и себе дом построили, обжились.
Семья мужа тоже зажиточная была, мы не бедствовали. И дом свой и скотина, земля своя, опять же…
Детки пошли. Ляксандр гордый ходил, я почти каждый год рожала. Трое сынов, один за другим народились. Потом девки пошли. Жить бы, да жить. Сыновья такие мОлодцы выросли, все в отца.
Да время –то менялось. Когда последняя родилась, Валюшка, муж мой умер. Прямо во дворе. Поднял телегу, нагруженную мешками с зерном, колесо надо было поправить, да вдруг почернел с лица и упал замертво.
А через неделю, только от похорон отошли, прибежала родня из соседней деревни, предупредили, что « партейные» идут, будут отбирать нажитое. Всех, кто хорошо жил, назвали кулаками. И мы попали в этот список. Слово-то такое, мудреное, как же это…- бабушка пожевала губами и с трудом произнесла:- кспроприровать нас будут, вот! Мы уже наслышаны были, что творят эти раскулачники, как людей убивают, все добро тащат.
Сыновья мои дождались темноты, увели в лес сестер и скотину, нагрузив их едой и кой- каким скарбом. Я в беспамятстве хожу, никак не могу понять, что Сашеньки маво нет, Валюшка, последыш, на руках... А тут беда такая.
Сыночки что успели, на подводы скинули, да в лес, а ночью они подожгли наше поле, где пшеница зрела.
Ох… в лесу нас искали. Долго искали. Кто-то донес ведь… И чтоб нас, баб, не подставлять, сохранить хоть часть скота, сыновья сами сдались властям. Привели коров, признались, что поле подожгли. Били их, говорят, страшно... Наш дом, все хозяйственные постройки, все, что горело, сожгли, а что приглянулось - нагрузили в подводы и увезли в город.
Бабушка вытерла набежавшие слезы, скинула поджаренный хлебный ломоть в тарелку и поворошила догорающие угли.
- Сейчас , еще чуток и картошку можно закинуть. Напечем ее, родимую, скусная она, особенно, когда голодаешь..
А голодали мы страшно. Сыновей увезли в город, и мы ничего о них не знали. Я уж попрощалась с ними.
Мы уже в лесу обжились. К нам присоединились такие же беглые, которые, стараясь хоть что-то сберечь для семей, увозили продукты в лес.
Но все было съедено, близилась зима. Начался голод. И зверье лесное донимать стало.
Мы и вернулись в деревню. А что было делать? Нищие, как есть нищие. Взять у нас можно было разве только жизни наши… Валюшка совсем маленькая, кормить нечем, болеет. Девочки постарше еще держатся, но я вижу, как их шатает от недоедания.
Возле речки наша банька стояла. Целая оказалась, не спалили.
Мы там и жили. Лебеда, корни трав, камыша, кора , что только не мололи, чтоб получалось что-то вроде муки и пекли лепешки…
Три дочки умерли. Зимой нас нашли родственники, помогать стали, полегчало. Сыновья вернулись через восемь лет. Где были, как жили, ничего не говорили. Худые, без зубов, лысые, у старшОго рука перебитая неверно срослась.
Бабушка снова поворошила угли, кинула в печку картофельные клубни.
- Картошка с жареным хлебом, что может быть скуснее.
Я баба неученая, полуграмотная. Но почему моих сыновей, искалеченных тогдашней властью, первыми взяли на фронт летом сорок первого? Что, здоровее не нашлось? Или там,- бабушка ткнула вверх вишневым прутиком,- не нашлось более молодых и здоровых? Или кулацкие дети двужильные, что ли?
Рука с вишневым прутиком мелко дрожала, будто грозя неведомым вершителям судеб.
- Танька, она полегли все. Трое. Сыночки мои..- слезы текли по морщинистым щекам старой женщины и капали на приготовленный для жарки ломоть серого советского хлеба, самого вкусного в моей жизни. Потом, когда я стану взрослой, я уже не найду такого вкусного и ароматного хлебушка. Без разрыхлителей и прочей неудобоваримой химии. Хлебушек моего детства часто снится мне, как и настоящее, не из порошка, молоко.
Три похоронки хранятся в нашей семье. Мои родные дядьки, которых я никогда не видела, и которые не смогли стать отцами, а потом и дедами.
Но за полтора года до войны сыновья построили дом для матери и ее оставшихся в живых детей. В их числе была и моя мама, впоследствии умершая в пятьдесят лет. Голодное детство и непомерный труд не дали ей шанса пожить дольше, как и остальным ребятишкам, умиравшим один за другим в годы войны. От голода, холода и «великой веры в светлое будущее». Только моя мама осталась жива. Из одиннадцати детей только одна!
- Вот и картошечка готова!- бабушка сноровисто вынимала из жаркого нутра печки печеные картофелины и складывала в подол своего неубиваемого временем фартука.
Картошечка… сколько жизней спасла она во времена лихие и голодные! В Крыму ее приняли спокойно, спасибо за это графу Воронцову. Как и спасибо ему за дорогу Симферополь-Севастополь, крымские виноградники, ботанические сады, крымское овцеводство, Черноморское российское пароходство и многое другое.
Нет памятника в моем городе этому человеку. А ведь он, продав свое имение Круглое, погасил долги перед Францией, когда там стояли русские войска, победившие Наполеона.
И, благодаря ему, крымчане стали есть картошку « без шума и пыли», без бунтов и воплей, так мудро и ненавязчиво ввел ее в повседневный рацион граф М.С. Воронцов.
-Ешь, Таня, ешь. Картошечка- это жисть. Мы ее и мороженую ели и гнилую. Жить так хотелось… Может, твоя жисть пройдет без войн и голода, без « кспроприации» и без навязывания идей « светлого будущего», - бабушка перекрестилась на засыпанное снегом окно и разломила дымящуюся картофелину пополам.
светлая им память Таня, спасибо 
Спасибо, Таня, прониклась всем сердцем